— Как все-таки фамилия матери? — как бы извиняясь, спрашивает Муза Андреевна. — В направлении надо же фамилию указать.
— Не надо! — бросает ей Иван Макарович, а сам уже строчит на фирменном бланке направление.
— Не бойтесь, — говорю я ей смело, — не бойтесь, Муза Андреевна. Хороший человек и на производстве, и в личной жизни. И даже на доске Почета висит… а если вам так уж надо — кто, могу сказать, не секрет…
Но тут Иван Макарович меня перебивает, протягивает через стол бумажку:
— Бери. И коменданту скажи: пусть сколько надо живет твой Робик в общежитии. Все. Иди.
Я бумажку схватила, кинулась вон, даже поблагодарить не догадалась.
Вот такой вариант.
Вылетела я опрометью из кабинета, бегу со всех ног домой, той же дорогой, только опять, строго говоря, в обратном направлении. Бумажку с директорской подписью я догадалась в техасы спрятать: сбоку, над самой коленкой, тайный кармашек имеется.
Бегу, вспоминаю, что я со вчерашнего вечера не евши, но голод радостью за Альку и ее Робика заглушаю. И тут — не в первый уже раз за этот день! — на бегу, на всем лету опять сон полнометражный вижу: будто не бегу я, а той же дорогой, медленно и чинно, в платье солидном — в смысле расцветки и фасона — шагаю и качу перед собой колясочку, а колясочка двухместная и в ней близняшек двое, и у обоих мой нос неправильной формы, точно к стеклу приплюснутый, и мои веснушки во всю рожицу, а двое других — надо же, четверых, как минимум, народила и не заметила! — а двое других, побольше, величиною с Алькиного Робика, идут рядышком и ручками за мамкин подол держатся, а сами в матросках синеньких и в белых, без пятнышка, гольфиках с помпончиками сбоку, а пятого — нет, надо же, не четверо — пятеро их уже у меня!.. а пятого держит на руках бережно так и аккуратненько муж мой, супруг, а ихний, строго говоря, отец, только я лица его не вижу пока, оно от меня закрыто головкой младшенького моего. И тут я свободной рукой беру своего законного под локоть — ну, сон, я уже упоминала, какие могут быть подозрения? — и поворачиваюсь к нему с улыбкой, и он тоже ко мне оборачивается, и он — Гошка.
— Семен, — говорит он тихо и ласково, — Семен…
Тут сон мой как рукой сняло, а Гошка-то и на самом деле рядом вышагивает.
— Семен, а Семен… — говорит он мне негромко.
Но я вдруг вспоминаю, что он только что мне во сне являлся в образе моего якобы супруга, да еще, сверх всего, что его там, в директорском кабинете, за отца нашего Робика приняли, да так его неожиданно шугану:
