— Что ты имеешь в виду? — опешил Бершадов, взглянув на нее с удивлением.
— Ты думаешь, если я женщина, то должна любить детей и умиляться при их виде? Восторгаться, сюсюкать, да? Я тебя огорчу: я детей ненавижу! Всех их ненавижу! Любить надо только своих детей. Своих у меня нет. Поэтому отвечаю на твой вопрос: да, мне их не жаль! Жалеть должны их родители, которые не досмотрели и отдали своих деточек в руки маньяку!
— Браво! Вот именно это я и искал, — ухмыльнулся Бершадов, откинувшись на стуле. — Без всякого сюсюканья и жалости — это здравый подход. Жалость очень сильно мешает в расследовании. Так что именно поэтому я и решил поручить это дело тебе.
— Нет, — Зина уставилась прямо в его лицо, — нет, я его не возьму. Меня тошнит от детей. Я не хочу их видеть. Не хочу общаться с их мамашами. Я не возьму это дело, — повторила упрямо.
— Возьмешь! — Глаза Бершадова сверкнули. — Это приказ! А приказы не обсуждаются. Ты думаешь, мы с тобой с песочнице играемся? Первое, чему ты должна научиться на этой работе — выполнять приказы. Без жалости. Без сожаления. И без жалкой попытки струсить, сказав нет.
— Жалкой попытки струсить? — Крестовская задохнулась от возмущения, вдруг подумав, что никого в жизни не ненавидела так, как ненавидела этого человека — своего самого лучшего друга.
— Именно! Избавь меня от своего жалкого овечьего блеяния, будь добра выполнять приказ! Блеешь, как тупая овца! Противно слушать!
— Да как ты смеешь! — воскликнула Зина.
— Смею! Я все смею! — стукнул кулаком по столу Бершадов. — Я смею арестовать тебя, застрелить, растоптать… Смею отдать тебе приказ, и ты будешь выполнять его как миленькая. Ты уже взрослая девочка, Крестовская. Должна понимать, куда пришла! Здесь не институт благородных девиц! И никто не обращает внимания на бабские сопли! Не выполнишь приказ — пойдешь под трибунал.
— Я не следователь. Не оперативный работник. Я не умею вести уголовное расследование, — попыталась было переубедить его Зина. — У меня нет ни знаний, ни опыта, ты же знаешь. Я тебе завалю всё расследование.
— Ты числишься сотрудником моего особого отдела, и обязана выполнять все мои поручения. Научишься. — Бершадов был неумолим.
— Но я действительно не смогу… — Ненависть к нему сменилась отчаянием, и Зина едва не заплакала.
— Сможешь! У настоящего чекиста нет ни эмоций, ни личных чувств. Тебе давно пора научиться жить не собственными сопливыми переживаниями, а приказами. Сопли пора отставить в сторону. Вот и поучишься. Поймешь, что дело прежде всего.
