Уникальный среди своих сверстников, Герберт чувствовал, что Бентли просил Крейга передать оружие; ибо если Герберт был в чем-то уверен, так это в том, что он узнал жертву, когда видел ее.
Однажды он выразил эти мысли своим коллегам, и они дали понять, что когда-то было слишком много.
Итак, теперь они сгорбились за столом и обсудили суд, который состоится на следующей неделе; в частности, то, что они назвали стратегией своих выступлений в ложе для свидетелей, и то, что циник назвал бы прямым изложением своих историй.
Коллеги Герберта ушли, чтобы продолжить свои дискуссии в пабе где-то в сумерках, оставив Герберта в офисе, в то время как еще один послеобеденный исход утихал и тек вокруг него. Из окна он увидел, что туман теперь сгущается, превращая уличные фонари в нимбы тусклого золота. Под ним сновали люди с поднятыми воротниками и опущенными подбородками.
Он почувствовал общее разочарование в погоде. Предыдущий день был волшебным, одним из тех зимних дней, которые заставляли искренне поверить в то, что Англия - это собственная страна Бога: небеса из лазурита, воздух такой свежий, что он шипел на пути к вашим легким, и веселый солнечный свет, легко пробивающийся сквозь голые ветки. Теперь оставалась только грязная, влажная серая прослойка со следами серы.
Брэдли и Таллох вернулись около шести, понимая, что, как бы они ни были соблазнены, они не могут по совести оставлять Герберта присматривать за фортом на неопределенное время. Не то чтобы было что делать; к тому времени, когда они вернулись, ровная трель телефонов в течение дня превратилась в тонкую струйку, а звонок в восемь часов был первым за более чем час.
Ни Брэдли, ни Таллох не проявили особого желания ответить на него.
Брэдли даже не двинулся с места; он мог быть каменным ацтеком, подумал Герберт, вечно флегматичным и невозмутимым, совершенно непонятным даже для такого искусного наблюдателя, как Герберт.
Таллох, прерванный на полпути разглагольствованием о том, какой аспект современного общества в последнее время вызывал его гнев, сердито прищелкнул языком, как если бы призыв был сделан исключительно для того, чтобы его разозлить. Он имел тенденцию относиться ко всем преступлениям как к личному оскорблению или, по крайней мере, к институциональному, как будто самого существования полиции должно было быть достаточно, чтобы остановить силы беззакония.
и беспорядок в их следах.
Герберт позволил телефону позвонить несколько раз для формы, а затем снял трубку.
