— Узнаешь скоро, — ограничилась я.
Клавдии дома не было. Зато Маша вовсю хозяйничала, намывая полы.
— Это что еще такое? Рецидива захотела?! — набросилась я на нее злее чем планировала и прямо с порога. — Ну-ка, давай-ка в постель, — уже гораздо мягче добавила, забирая у девчушки тряпку. — Мамка где?
— На землю пошла. Овес полоть, да жука убивать, — охотно поделилась Маша, еще охотней забираясь в кровать. Я чуть не рассмеялась, такое облегчение проступило на лице девочки. Знать, мать была с ней излишне строга, раз заставляет убирать в доме, едва та почувствовала себя лучше. — Ругать станет, что наказ не исполнила, — кивнула Маша на тряпку, подтверждая мои слова.
— Об этом не беспокойся. Поспи немного, а мы тут сами доубираемся.
Я прикоснулась ко лбу девочки и произнесла одно единственное слово «Спи». Она широко зевнула, глаза ее моментально осоловели, а вскоре и дыхание стало как у здорового и крепко спящего человека. Мамкино зелье творило чудеса. Еще одна порция вечером, и Маша окончательно поправится.
Конечно, ни я, ни Лида полы мыть не стали. На этот случай имелась у меня волшебная палочка. Подруга лишь таращилась на меня, поджав ноги на табурете, пока дирижировала я посреди комнаты. Я же вдруг загрустила, вспомнив маму. Смогу ли я исполнить наказание? Вернусь ли домой?
Оставшееся до прихода Клавдии время мы тоже решили потратить на сон. Это тут едва перевалило за полдень, а у нас уже опустилась ночь, и спать хотелось нещадно. И конечно же, продрыхли мы с Лидой до самого вечера, пропустив обед. А потому проснулись голодные, как две волчицы.
А на ужин нас ждала травяная похлебка, все тот же горький и твердый хлеб (как узнала я от Клавдии, горчил хлеб из-за лебеды, которую добавляли в целях экономии пшеницы) и утренний кисель, на который мне даже смотреть не хотелось, не то что пить.
— Извиняйте, гости дорогие, — краснела хозяйка, накрывая на стол. — Забелить суп нечем. Повкуснее было бы… И за Машку мне вас отблагодарить тоже нечем…
К слову, Маша выглядела совершенно здоровой и сидела с нами за одним столом. И хоть ела она без аппетита (а это и понятно), но на лице ее играл румянец. Я же испытывала настоящую гордость, хоть и совершила непотребный поступок.
— Благодарить нас точно не нужно, — проговорила я, хоть и думала о другом. Ума не прилагала, как предложить этой измотанной жизнью вдове и матери малолетнего ребенка помощь. А ну как откажется, гордость не позволит принять? Или побоится? Но и допустить, чтобы эти двое и дальше влачили нищенское существование, я не могла. Не совесть, а злость не позволяла. Не должно быть в жизни до такой степени бросающегося в глаза социального неравенства. Достаточно вспомнить того мужика, что подвозил нас. Да по сравнению с Клавдией, у него разве что масло по усам не стекало! — Клавдия, а скажите, пожалуйста, можно ли обменять у вас вот это на деньги? — решилась я и достала из кармана заранее припасенный золотой шарик.
