Кому нужен этот биологический оптимизм? Не перекликается ли он с пессимизмом Шопенгауэра, утверждающего, что «здоровье есть величайшее сокровище, перед которым все остальное — ничто». И так — будьте здоровы! А нам пора на виселицу. Кто из нас прав, как говорится, рассудит история. Сегодня палачи совершат то самое… Именно потому и перевели его в отдельную камеру, надели ручные кандалы, как будто мало ножных. Жалкие трусы!.. Он страшен им даже на пороге смерти, они, сами того не желая, поверили в его чудодейственную силу. И если бы он вдруг исчез из камеры, они не удивились бы. Они испытывают трепет и радость оттого, что сегодня ночью все будет закончено. Но он не доставит палачам радости. Его смерть должна испортить им праздник. Он сам ударит себя вот этой петлей, сделанной из простыни. Рано или поздно обстоятельства его смерти станут известны общественности, товарищам, и его самоубийство будет воспринято как протест против заранее состряпанного решения суда. Даже после смерти он будет обвинять, призывать к борьбе за справедливость… Прощай, жизнь!..
…Адвокат Якулов торопился. Он то и дело понукал извозчика, а когда лошаденка остановилась у ворот тюрьмы, бросил извозчику крупную ассигнацию и, отмахнувшись от сдачи, побежал в канцелярию.
— У меня срочное дело к начальнику тюрьмы. Дежурный даже ухом не повел.
— Они сплять.
— Такая чудная ночь, а они сплять?
Якулов знал, как обращаться с подобной публикой. Положил десятку на стол. Дежурный покосился, но продолжал сидеть в прежней позе. Адвокат положил еще красненькую. Дежурный зашевелился.
— Вот, бестия, если Синайский будет через десять минут здесь, получишь еще пятерку.
— Не извольте сомневаться, господин Якулов. Спешное дело?
— Это тебя не касается. Ну, звони…
Синайский явился через двадцать минут. Увидев Якулова, зевнул.
— Что вас привело сюда в столь поздний час, господин защитник угнетенных и обездоленных?
— Командующий Московским военным округом заменил Фрунзе и Гусеву смертный приговор каторгой.
— Опять Фрунзе? Ну, совершенно неистребимый. Ладно, завтра переведем в каторжное.
— Вы что-то, Синайский, совсем обленились. Не завтра, а сейчас же, немедленно! Я пойду с вами. Да шевелитесь же, увалень вы этакий! Или решили ждать, пока ивановские рабочие разнесут тюрьму? По дороге я видел большую группу людей, которая направляется сюда. Живо, живо!..
Синайский побледнел. Рабочих он побаивался, а в губернии опять стали орудовать дружинники. Он знал: Якулов слов на ветер бросать не станет. Творится что-то невероятное: два раза приговаривали Фрунзе к смерти, и оба раза словно чья-то сильная рука заставляла командующего отменять приговор. Такого еще не бывало.
