В выходной день пришел Василек.
Он по-прежнему жил в общежитии, но Марийкин дом был его домом, и она называла Василька — наш Василек. От того — грязного, голодного мальчика в нем не осталось и следа, за несколько лет он высоко всплеснул жадной жаждой к жизни, в синих глазах устоялась твердая осмысленность, руки с неистребимым металлическим запахом налились уверенной силой. Он работал на заводе Артема вместе с Марийкиным отцом, учился в вечерней школе, и, если Василек не приходил, Марийка знала: он грузит вагоны на станции. В Сыровцах по-прежнему ждали его помощи Настя с Грицьком… Настя вроде совсем стала взрослая, но, видимо, смерть родителей подкосила ее, дни проходили за днями, а она только работала и работала, круг был замкнут, как у лошади на току, и душу ее не поражали ни боль, ни радость любви… Василек тут был бессилен, все надежды его и заботы сосредоточились на братишке, который уже бегал в школу.
Василек, посмотрев на Марийку, зачмокал языком:
— Какая ты красивая стала с новой прической!
— Да, красивая… — Марийка была неприветливой.
— Красивая, красивая.
И вдруг она выпалила ни с того ни с сего:
— Если бы была красивая, ты бы меня любил, а не Зоську!
Василек покраснел, неловко потянулся к Марийке.
— Что ты глупости говоришь!
Она увернулась от него.
— Знаю, знаю, водил Зоську в «Люкс», кино смотреть, «Волгу-Волгу».
— Как это, водил? Ну, ходили, ну и что тут такого?
— А то! Знаю что!
Василек почему-то оправдывался перед Марийкой… Пришлось снимать пальто: он чувствовал — конфликт затягивается.
— А я переводные картинки принес. — Он вынул из кармана повешенного на крючок пальтишка бумажную трубочку. — Вот.
Марийка позабыла все на свете.
— Ой! Картинки? Картинки! Давай переводить!
Они убрали скатерть со стола, чтобы поглаже было. Марийка принесла блюдечко с водой, чистую тетрадку, ножницы. Сели рядышком, Василек развернул заветную трубочку.
— Тебе что — зверей, птиц или басни Крылова?
Все хотелось Марийке, но она укоротила себя.
— Басни Крылова.
— Ну вот смотри: это «Квартет», это «Лебедь, рак и щука», это «Слон и Моська»…
— Знаю, знаю, я сама буду вырезать.
Завораживало, от всего уводило Марийку, когда намоченная, плотно приставшая к тетрадному — в две косые линии — листку серая невзрачная бумага истончалась, сходила катышками под пальчиком, и вдруг в образовавшейся дырочке — чистое, глянцевито-ясное зеленое или красное пятно… Теперь тонкими, как папиросная бумага у дяди Вани, лоскутиками нужно осторожно, чтобы не царапнуть ногтем сведенное место, снять серую оболочку… И — как занавес откроется, как в детском театре, куда папа водил Марийку, вот они — проказница-Мартышка, Осел, Козел и косолапый Мишка… Марийка хлопает в ладошки — вся картинка перевелась, только кончик Мишкиного контрабаса остался на серой бумажке, но это нисколечко не заметно… А ну-ка, «Слона и Моську»!
