А недруг наш корол Ши-Ахметя царя выпустил нам да и тобе недружбу чинити>265.
Сын Саадет-Гирея, султан Бучка-Гирей, повторял информацию:
Корол недруг наш, что Шиахметя царя выпустил…>266
Даже в 1529–1530 гг., уже после смерти хана (о чем в Москве еще не было известно), московскому послу в Великом княжестве Литовском необходимо было «пытати, <…> что слух про Шых-Ахметя царя, кто от него у короля бывал ли?»>267.
Как видим, само имя большеордынского правителя приводило в трепет крымских ханов, а в Москве зорко следили за судьбами последних представителей рода Кучук-Мухаммеда, опасаясь их возрождения в коалиции с какими-либо другими кочевниками. И неспроста: по некоторым сведениям, Шейх-Ахмед в 1527–1528 гт. являлся астраханским ханом>268.
Шейх-Ахмед вполне мог бы в период между 1502 г. (разгром Большой Орды) и 1504 г. (начало литовского плена хана), уговорив ногаев, разгромить Крым и «взять Орду» его отца, Ахмеда, в свои руки вновь. Ногайская Орда, которая обладала едва ли не самой большой конницей (и, соответственно, военной силой в целом) среди позднезолотоордынских государств, являлась на тот момент главным фактическим «вершителем судеб» Степи, и от того, на чьей стороне окажутся ее лидеры, зависело очень многое, если не все, в позднезолотоордынской политике.
Дополнительным аргументом в пользу того, что такой вариант событий мог быть реализован, служит и то, что в подданстве крымского хана находилось много бывших улусов Шейх-Ахмеда, перешедших под крымское управление во времена политического кризиса Большой Орды начала XѴ в.; при изменении условий они могли вновь переметнуться к своему бывшему патрону. Ногаям же Шейх-Ахмед был нужен как хан, при котором ногайский бий[75] становился легитимным беклербеком при своем правителе. При этом, если личность хана как политика имела крупный масштаб (что смело можно сказать про Шейх-Ахмеда), он мог влиять на ногайских лидеров[76]. Данный вариант (разгром Крыма и восстановление Улуса Джучи под верховенством ордынской династии) мог быть реализован и после выпуска Шейх-Ахмеда из литовского почетного пленения в 1527 г., учитывая династическую нестабильность в Крымском ханстве в этот период, хотя это уже менее вероятно.
Как видим, Москва заигрывала с весьма масштабным и неоднозначным политиком той эпохи, надеясь в случае принятия Шейх-Ахмедом предложения великого князя об «опочиве» в дальнейшем (после его отъезда обратно в Степь) воздействовать через него на события в татарском мире. Однако не исключено, что при положительном (для ордынского хана) развитии событий он мог бы «забыть» все «заботы» о нем великого князя и усилия Москвы могли бы окончиться ничем. Здесь важно отметить то обстоятельство, что Москва вела себя как бывший вассал, коварно вынашивающий планы фатальной мести своим прежним сюзеренам; она старалась использовать все возможные варианты своего «внедрения» в степную политику, даже самые маловероятные, не боясь провала.
