То, что сейчас он услышал, не походило на театральную сцену с потрясанием бумагами и папкой, которую перед ним разыграл Макеев. Ориентировка — это тебе не донос сверхбдительного красноармейца; по ней без всякого следствия и суда ставили к стенке. Теперь Петра терзал только один вопрос, какое отношение она имела к нему, и он насел на Сычева:
— Что в ней написано? Что?
— Щас, щас… — вспоминал тот. — Э-э, принять меры по задержанию этих, ну, агентов немецко-фашистских разведорганов и пособников.
— Агентов? Пособников?
— Так было написано.
— Дальше, дальше.
— И… и там были наши фамилии.
— Чего-о? Наши? Ты с ума сошел, Сычев?
— Лучше бы сошел.
— Нет, постой-постой, Серега! Такого не может быть. Не может быть! — не мог поверить Петр в это обвинение.
— Што годить, Иваныч? Я своими глазами видел. Макеев мне той бумажкой всю рожу изъелозил.
Сычев продолжал что-то говорить, а у Петра голова шла кругом. Несколько минут назад у него еще теплилась надежда, что от нелепых обвинений Макеева в предательстве рано или поздно ничего не останется, а его примитивный прием с мифическим заявлением являлся лишь средством психологического давления. Теперь же, когда выплыла ориентировка какого-то там Рязанцева, положение стало безнадежным.
— Не, Серега, этого не может быть. Тебя на испуг брали, мало ли Сычевых и Прядко, — цеплялся за соломинку Петр.
— Какой там испуг, Иваныч. Ты помнишь Струка?
— Ну.
— Так то его, суки недобитой, работа!
— Как! Его же под Винницей…
— Живее нас с тобой, сволота. Вражиной оказался. На допросах у особистов раскололся. Представляешь, его фрицы к нам заслали!
— Заслали?
— Теперь, Иваныч, ты понял, кто нас под Винницей подставил!
— У-у, сволочь! — застонал Петр и в ярости хватил кулаком по стене.
— Он, падла, наплел особистам, что это мы отряд на засаду навели.
— Чего-о?
Предательство, а еще больше оговор Струка потрясли Прядко. С августа они сражались бок о бок, и тот не дал повода усомниться в своей надежности: в бою не прятался за спины других и не отлынивал от засад. Под Винницей отряд напоролся на колонну гитлеровцев, завязался бой, после которого Струк пропал. И вот теперь он воскрес, чтобы похоронить его и Сычева. А тот, склонившись к уху, с жаром нашептывал:
— Иваныч, пока не поздно, надо рвать когти.
— Чего? Какие когти? — все еще не мог прийти в себя Петр.
— Очнись, Петя! Потом будет поздно. Надо сматываться, — тормошил его за плечо Сычев.
— Куда? От кого? От своих?
— Какие свои? Для них мы хуже фрицев. Кокнут — и глазом не моргнут.
