— Зина! Зина, хватит метаться и хлопать руками! Зина, ты же видишь, она нас все равно не боится. Зина, оставь эту мерзавку, дай ей спокойно умереть от старости!
— Но она же все съест! — негодовала Зинаида Александровна и хватала газету.
— Зина, даже «Правда» тут бессильна! — кричал Василий Иванович и хохотал. Зинаида Александровна делала вид, что сердится, но про себя вспоминала, как кажущаяся легкость характера мужа помогла им выжить во время революции и последовавшего за ней хаоса. Юмор мужа, его неиссякаемое жизнелюбие, его желание верить в лучшее, несмотря ни на что, придавали ей сил жить дальше и тащить детей. Двое старших давно обзавелись своими семьями, уехали в другие города и теперь стали, как говорится, «отрезанным ломтём». Они изредка писали родителям, но, в сущности, жили своей жизнью. Нина, несмотря на сложное время, получила всю любовь и заботу, какие обычно выпадают на долю поздних детей. Это не сделало ее ни эгоисткой, ни избалованной девочкой; она была добрая, скромная, покладистая, и все же отчего-то Зинаида Александровна не переставала за нее волноваться.
Впрочем, в последнее время она волновалась из-за всего. Жена Василия Ивановича работала машинисткой в издательстве, выпускавшем книги для детей. Казалось бы, не может быть места тише и приличней, но и в издательстве случались склоки и сведения счетов, приводившие Зинаиду Александровну в ужас.
В еще больший ужас она пришла, когда дочь, насмотревшись фильмов, решила стать актрисой. Василий Иванович никак не мог считаться домашним деспотом, но он все же был музыкантом, имел понятие о театральной среде, и при мысли, что его дочь в ней окажется, испытывал смятение. В конце концов удалось склонить Нину к компромиссу, и она, к облегчению родителей, провалившись на актерском факультете, поступила на театроведческий. Само собой, соседи обсуждали ее выбор — каждый со своей точки зрения.
— Сейчас все образованными стать хочут, — зловеще молвила бабка Акулина. — А зачем, и сами не знают.
— И кем же вы будете, когда кончите курс? — полюбопытствовал Ломакин, прищурившись.
— Театр — это хорошо! — одобрил Семиустов. — Некоторые драматурги такие авторские загребают…
— Но она же не пьесы писать будет, — вернула Семиустова на землю супруга, — и потом, не все драматурги купаются в золоте…
— Я иногда делаю прически актрисам, — сообщил парикмахер. — Но работать в театре я бы не стал!
Родионов сказал, что он вообще не понимает, что такое театроведение. Доротея Карловна попыталась объяснить, но не слишком преуспела. Позже Таня Киселева, курившая в коридоре папироску, спросила у Нины:
