– Марс, – вымолвил он. – Марс, кровавая планета. Мы на Марсе?
При этом у него было такое глупое выражение лица, что я упал духом.
– Да, на Марсе. – Я поднял его, перенес на койку и устроил поудобнее. Затем у Камилу вновь закрылись глаза, и он погрузился в беспамятство.
Я огляделся. В рубке царил беспорядок – в основном из-за скафандров, которые вылетели из шкафов. Из аппаратуры сорвался только передатчик – Камилу не успел его закрепить, и он ударился о раму одной из коек. Теперь его оставалось только списать.
Сидеть сложа руки и разглядывать своих несчастных товарищей – занятие не для меня, поэтому я расправил скафандр, присоединил к нему баллоны с воздухом и батареи и проверил бортовые системы. Они работали превосходно. Судя по наружному термометру, обшивка порядком остыла, и я решил выйти наружу – посмотреть, что же с нами приключилось.
К счастью, при падении корабля воздушный шлюз оказался сбоку, точнее, справа, если глядеть в направлении носа. Окажись он внизу, уж не знаю, как бы мне удалось выбраться. И так пришлось повозиться – шлюзовая камера в нормальном положении вмещала двух человек в скафандрах, в лежачем же – одного, и то согнутого в три погибели. Однако механизм замка благополучно сработал, наружный люк открылся, – вот только раздвижную лестницу не удалось выпустить под удобным углом, и пришлось спрыгнуть с шестифутовой высоты.
В общем, когда нога человека впервые ступила на поверхность Марса, это выглядело не слишком величественно. Стоять же на этой поверхности было и вовсе неуютно, оттого что со всех сторон меня окружал один и тот же вид: мили и мили иссушенного рыжего песка. А еще – оттого что я был одинок.
Вот он, долгожданный момент! Мы так мечтали, столько говорили о нем; мы не жалели сил ради него и шли на смертельный риск. Да, этот миг настал – и что с того? Конечно, реакция перегруженной психики и все такое, но несравнимо легче было бы мне, если б рядом находилась хоть одна живая душа. Если б мы могли отметить это событие какой-нибудь пустяковой церемонией… Но нет – я стоял один-одинешенек под маленьким чахлым солнцем, под багровыми небесами; я казался себе крошечным, хрупким мотыльком посреди голой пустыни, придавившей все мои чувства, кроме уныния.
И не сказать, что все это чересчур отличалось от моих давешних представлений. Напротив, слишком совпадало. Однако теперь я понимал: то было только внешнее сходство, воображение не осмеливалось раскрыть передо мной истинную суть Марса. Он рисовался мне безучастным, нейтральным; я не подозревал, что он таит враждебность… И все-таки не было в нем ничего страшного, кроме самого худшего – самого страха. Бесформенного, беспричинного, безудержного. Того липкого, всепоглощающего ужаса, что тянет из тьмы к детской кроватке черные осьминожьи щупальца.
