— Присядьте! — предложила женщина. — Домой никогда не поздно. Успеете. Не покушаете ли чего-нибудь? Так вы Толика нашего знаете?
— Знаю. Я с Анатолием Скуратовичем был когда-то в одной части. Когда белополяки заняли эту местность, мы, отступая, проходили здесь недалеко. Я узнал эти места. Вот тогда он и исчез. Наши красноармейцы, которые отсюда родом, так и подумали, что Скуратович остался, домой ушел.
— Что вы такое говорите? Как его мобилизовали, еще до того, как поляки приходили сюда, мы и не видели его! Может, где-нибудь уж и голову сложил!
— Наша часть стояла тогда в тылу. Мы вместе в одной хате ночевали. А утром проснулись — его нет.
— Не знаю... Не знаю... Боже мой, боже!
Лицо у нее стало холодным, губы сжались.
— Мне нужно ехать.
— Ни одной лошади дома нет.
— А что будет, если я найду?
— Ищите. Я одна дома.
— А где хозяин?
— Я же вам сказала, что в обоз угнали.
Но тут какая-то новая мысль, видимо, пришла ей в голову; она вдруг засуетилась, посмотрела в окно, вернулась к двери, сказала красноармейцу:
— Право, сама не знаю, где вам достать подводу. Разве что постараться где-нибудь раздобыть... Вот у нас за гумном какая-то лошадь бродит, бросили ее тут солдаты намедни. И то сказать, лошадь-то не наша, казенная. Окрепнет малость, так и снова какая-нибудь часть ее заберет... Может, на ней поедете?
Она уже больше не говорила, что хозяина дома нет. Назаревский подумал: «Хочет поскорее от меня избавиться».
— Где же ваш Анатоль сейчас? — снова спросил он.
— Наверно, уже в живых нет. Кабы не погиб на войне, давно бы откликнулся. Боже мой, боже!
Она прослезилась.
— А ведь на фотографии он снят совсем недавно.
Кондрат Назаревский перевернул карточку. Штамп на обратной стороне был польский: уездный мастер, видимо, успел приспособиться к новой власти.
— При поляках снимался ваш Анатоль?
— Боже мой, чего вы от меня хотите? Мы ничего не знаем о нашем Толике.
Женщина вышла из хаты. Она спустилась с подгнившего крылечка на маленький, обсаженный молодыми липами дворик, отгороженный от большого низенькой изгородью. Здесь повсюду оставались следы бывшего цветника: в нескольких местах в беспорядке росли беспризорные пионы, шли в ствол стебельчатые цветы; флоксы вперемежку с травой глушили все, что помельче, возле них. Перед самым крылечком лужайкой зеленел мятлик. У забора куры клевали что-то из ковша, а из-за плетня, вытягивая шеи, тянулись к ним индюки и утки.
Кондрат Назаревский видел в окно, как женщина отворила калитку и пошла куда-то за погреб. Кондрат разглядывал комнату. На комоде, покрытом пыльной пожелтевшей скатертью, валялся почерневший огрызок яблока. Стопкой лежало несколько книжек. Одна из них была в твердом переплете с золотым тиснением: «Русские полководцы от генералиссимуса Суворова и до наших дней». Поверх этой книги лежали католические канты в зеленой обложке. А дальше шли менее значительные памятники культуры: «Практический, семейный и для молодых людей письмовник», «Сонник — объяснение сновидений» и «Оракул». Над двумя дверьми висели картины в застекленных рамках. На одной из них — лесная гарь и два тетерева среди сухого вереска; на другой — собаки гонят лося, а охотник целится в него из-за дерева. Картины местечкового обихода, отпечатанные на серой бумаге, копейки по четыре за штуку в довоенное время. На окнах и под окнами стояли горшки с цветами.
