Зося вскрикнула, уронила лампу. Бросилась обратно в хату и с размаху высадила трухлявую оконную раму. Кто-то ворвался в комнату. Она выскочила из окна и опрометью побежала по улице. Закричала она уже вдали от дома. За нею как будто уже никто не гнался. Она подбежала к первому попавшемуся дому и застучала в окно. Крикнула что, братишку убили и что отец не вернулся из сарая. Пока подняла людей, улица уже осветилась пламенем. Языки огня выбивались из-под крыши Зосиного дома. Потом только выяснилось, что дом загорелся от лампы, которую Зося уронила в сенях.
Минут через десять горело уже в нескольких местах. Ветер перебрасывал огонь. Но удивительно было то, что одновременно с Зосиным домом занялся и сарай: ветер дул со стороны сарая, и огонь никак не мог перекинуться туда, да и стоял сарай далеко от дома. Сбежались люди и увидели Зосиного отца. Он лежал, перекинувшись через подворотню: ноги наружу, а туловище в сарае. Внутри сарая бушевал огонь, и с крыши на труп падали обгорелые жерди.
Кто-то вытащил его за ноги во двор. Теперь видны были окровавленные лицо и шея. Кровь текла изо рта и ушей. Его внесли в сад и положили на траву.
— А сарай они подожгли, когда его убили, — заметил кто-то.
Это и без слов было для всех понятно.
На следующий день около полудня случилось тут быть старику Скуратовичу. Как раз в этот день он надумал свезти еще воз хлеба на ссыпной пункт. Ехать надо было вдоль сгоревшей улицы. Он остановил лошадь и стал рассказывать людям:
— Проснулся я поздно, под самое утро. Вышел во двор, — светает. Вижу, будто зарево над лесом. «Где-то далеко пожар», — подумал: зарево слабое, гасло уже. А сейчас вот везу хлеб сдавать, подъезжаю, гляжу — боже ты мой! Что делается! А ведь это на улице, среди людей. Каково же мне, на отлете? Иной раз ночью чуть что послышится или собака залает, так, поверите ли, уже думаю: ну! Мало ли теперь всяких людей? А Зоська, где она там?.. Раньше сын был дома, все-таки спокойнее. А сейчас... Пошел вот... Уж очень закон соблюдает. А если бы дома посидел, если бы не пошел, может, ничего бы и не было, утряслось бы все, перемололось бы! — Он снизил голос до шепота, но так, чтобы все слыхали.
— А куда же это он пошел, ваш сын?
— Как куда? В армию.
— Вот, поди ты! А люди говорят, что он около дома...
— Люди! Ох, эти люди! Язык никому не привяжешь. В армии Толик, вот письмо прислал...
Скуратович достал из кармана бумажник и вынул из него сложенное письмо. Было ли кому-нибудь интересно слушать его в этой сумятице или нет, но он начал читать. Несколько человек из тех, что не погорели, слушали. Письмо и в самом деле было от сына: он сообщал, где сейчас находится, писал даже, что вскоре, как только сформируют часть, его, вероятно, отправят на фронт. В письме сын говорил о своей тоске по старикам родителям, по дому и даже жаловался на то, что трудновато в такое время в армии служить. «Но ничего! — заканчивалось письмо. — Будем надеяться, что война долго не протянется». Сын советовал также отцу не продавать теленка от черной коровы, а выкормить его.
