Отстранить ее? Или его? Что делать?
Но ничего не происходит. У них много лет не было такого таланта, как я, так что они оставляют все как есть.
* * *
В начале 1997-го мне 13 лет, и мне дают wild card на юниорский Australian Open в Мельбурне[3]. К тому времени я уже знаю, что отец плохо реагирует на мою эмоциональность, так что встречаю эту новость без энтузиазма, подобающего такому событию. Его насилие надо мной не только физическое и эмоциональное – еще он высасывает из меня жизнь. Из-за его ежедневных тирад я напрочь истощена эмоционально. Так что это приглашение я воспринимаю просто как очередной шаг в нужном направлении, как то, что и должно было произойти, как галочку, которая и должна была появиться напротив моего имени. Что бы я ни выиграла и какого бы впечатляющего результата ни добилась, он всегда говорит: «Ничего особенного не произошло. Нужно двигаться дальше».
Я проигрываю во втором круге девочке из посева. Отец недоволен результатом и напивается до беспамятства. Он продолжает пить, пока мы в гостиничном номере собираем вещи. К тому времени, когда мы добираемся до автобусной станции на Спенсер-стрит, он уже цепляется к прохожим и кричит. Он выглядит как сумасшедший. Я даже начинаю держать от него дистанцию – пересаживаюсь подальше и делаю вид, что я не с ним. Он ведет себя просто безобразно. Мне еще никогда не было так стыдно за него. Я горю от стыда.
Но я не плачу. Я еле сдерживаю слезы, но не плачу, потому что знаю, что тогда ему точно сорвет крышу. Он скажет, что своими слезами я его «предаю», что я жалкая. Назовет меня соской. Так что я держусь из последних сил, пока он вопит, а все вокруг нас оборачиваются на орущего психа, который еле стоит на ногах. Вскоре приходят сотрудники вокзала и решают, что Дамир Докич не сядет в автобус в Сидней.
Непонятно, что нам делать теперь. Отец зол и наматывает круги, разговаривая по телефону с мамой и возмущаясь, что нас не пустили в автобус. Он пытается найти нам билеты на самолет. Денег у нас нет, но после трех телефонных звонков он занимает нужную сумму, и мы их покупаем. Понятия не имею, как мы будем за них расплачиваться. Для нас это непозволительная роскошь.
На ночь в отеле у нас нет вообще ни цента – все ушло на билеты. Даже на еду мы наскребли с трудом. Вокзал постепенно пустеет и погружается в мертвую тишину, нарушаемую только прибытием нескольких ночных поездов. Уборщики подметают и моют полы. Мы с папой голодные и уставшие. Он не прекращает ругаться на меня. В своем пьяном угаре он мелет без умолку. Он во всем обвиняет меня, хотя из автобуса нас выгнали из-за него.
