— Девять-десять лет. Мы уже не жили в Лондоне, но я все еще читал только английские книжки «Пенгвин-букс».[44] Тогда уже были карманные издания. Знаешь, еще те самые белые карманные издания, в которых сперва надо было разрезать страницы. Серия называлась «Таухниц», отпечатано все было — с ума сойти — в Лейпциге! Исключительно английские писатели. Хью Уолпол, например, со своими рассказами о Джереми: «Джереми и Гамлет», «Темный лес». И Ивлин Во: «Упадок и разрушение», «Пригоршня праха». Это были издания в оранжевых обложках «Пенгвин-букс». Зелеными были криминальные романы, голубыми — биографии. И, конечно, Хилари Беллок. Ее сейчас никто не помнит. Подруга Честертона, очаровательный автор: «Книга чудовищ для плохих детей», «Эммануэль Берден». Затем Анатоль Франс, его я прочитал в английском переводе, по-французски я еще не умел: «Семь жен Синей Бороды», «Боги жаждут», «Преступление Сильвестра Бонара». После всех этих лет я еще могу процитировать: «Закон в царственной своей справедливости запрещает как бедным, так и богатым просить милостыню на улицах, спать под мостами и красть хлеб». И, наконец, Хемингуэй! «Снега Килиманджаро» и «И восходит солнце». Там в конце: «Ах, Джейк, — сказал Бретт, — мы могли бы быть очень счастливы друг с другом. — Да, — сказал я. — Приятно все это снова себе представлять…»
И Фолкнер, и Дос Пассос, и весь Честертон, не только его рассказы об отце Брауне, но и другие его книги. «Человек, который знал слишком много» заканчивается так: «…и человек, который слишком много знал, теперь понимал, что это значит — знать слишком много».
— Ты тоже один из тех, кто хочет много знать, — сказала Мира.
— Когда я окажусь там, где сейчас все — Мила, моя мама и мой отец, тогда, я надеюсь, вообще ни о чем не буду знать.
— Томми! — сказала Мира. — Тогда в Сараево ты не называл его отцом, а только Томми.
— Все верно, — согласился Фабер, — я никогда раньше не называл его отцом, а только по имени. — Томми! — Он снова мыслями унесся в далекое прошлое… — И, конечно, Пристли и Джеймс Хилтон: «Потерянный горизонт», и Герберт Уэллс и Джозеф Конрад, и весь Сомерсет Моэм, и Хаксли, и Грэм Грин, и стихи Редьярда Киплинга. Один из них я еще помню наизусть: «И Джимми пошел к радуге, так как ему было уже шесть и он был мужчиной. И так вот все началось, мои дорогие, и так вот все началось…» Ах, как много мне удалось прочитать на моей яблоньке!
— А я знала, что она все еще тут и приносит плоды.
