На скотном дворе не в один десяток алтынов такое добро станет. А алтыны в карманах Гая появлялись редко: еще реже, чем еда. И не задерживались надолго.
Значит, и думать об том нельзя. Что с дум-то? Верно, ничего.
И тогда рукам мыслями мешать не стоит. Глядишь, и наберет в запас съестного, чтоб мамка с сестрами с голоду не отошли на старое капище. А там будет новый день. И новые помыслы.
Гай снова обернулся.
И ведь оставался незамеченным не только благодаря везению. Та болезнь, что лишила его мамку остатков разума и уже принялась за сестриц, у него самого развернулась иначе. Дивно.
Как заметил?
Так еще в детстве, когда папка с ними жил. Бывало, зим этак в пять заберется на колени к тятьке да таскает петушков сахарных из-за пазухи. Смеется, нити силы выпуская да окутывая ими родительский взор. И ведь отец потом все дивился: куда петушки делись? Вот те были, а так-то - и нет.
А малец все усмехался, шалил.
И как рос - шалости все больше становились. А с ними и нити силы сырой росли, прочнели.
К десяти зимам Гай мог не только взор отводить.
Бывало, у матки голова разболится. Кричит и плачет она. А Гай не выносил ее слез. Потому и забирал боль ееную. Сначала себе, потом научился в землю жирную отдавать, к капищу привязывая. На капище землица старая, святая. Она на многое способна - Гай это знал наверняка.
С зимами и других умений прибавилось.
А вот с мамкой не сладил. И с сестрами не сладит. Удержать пару зим - это да, но ненадолго.
Отчего-то проклятие баб в их семье не поддавалось дару Гая. Не оттого ли, что оба они - одинаковы?
Гай не разумел. Не было у кого спросить подмоги. Да и к кому с таким сунешься? Мало ли жизнь научила его держать язык за зубами? Уж и в храм не пустят, как прознают о таком. И он бы, Гай, не расстроился, да только девки егоные реветь станут. А с ними и мамка, не разбирая рева. Эта-то ревела часто...
Гай снова выпустил нити силы, закрывая от кухонного люда что себя, что лиходейство свое. А сам продолжил.
Еды в этот раз набралось много. И рубашка выдаст его. Вот если бы удалось личину сменить. Хоть ненадолго. Поправить черты, исказить фигуру. Расширить в талии, чтоб рубашка не из-за хлеба топорщилась, а словно бы из-за живота...
Гай улыбнулся. Такой живот был бы для него благостью. Это ж где видано, чтоб человек мог не просто поесть, а раздаться в поясе? Невиданная блажь. И подвластна она лишь баринам. Те вот все как один - румяные да широколицые...
Личина меняться не хотела. Плыла - это Гай чувствовал, а вот так, чтоб по-настоящему - с трудом. Хлопец вспомнил знакомого барина. А что, может, и получится?
