Сын Дориана почти улыбнулся, но затем любопытство взяло над ним верх:
— Он плакал, когда был взрослый?
— Да, но не из-за раны, — ответил я.
— Тогда почему?
Я вздохнул, и попытался собраться с мыслями. Очевидно, Грэму нужно было полное объяснение.
— Слушай, — медленно сказал я. — Люди плачут из-за двух типов боли. Физическая боль, вроде той, что ты испытал, когда сломал руку, и боль внутри, когда тебе грустно… эмоциональная боль. Когда люди взрослеют, они часто учатся не плакать из-за физической боли, но все плачут, когда у них болит сердце, особенно хорошие люди.
— Почему «особенно хорошие люди»?
Я не ожидал, что этот разговор скатится в серьёзную философскую дискуссию, но сын Дориана всегда обладал хмурой и серьёзной натурой.
— Потому что им не всё равно, — сказал я ему.
— Но почему Папа плакал… когда был взрослым? — спросил он, впившись взглядом своих густо-голубых глаз в мои собственные.
Мне не полагалось говорить о таких вещах, но Дориан был частью моей семьи не меньше других, и его сын — тоже.
— Ты знаешь, в честь кого тебя назвали, верно? — внезапно спросил я.
Грэм кивнул:
— Дедушка.
— Ну, твой дед бы папой твоего отца, и твой папа любил его так же, как ты любишь своего папу. Понимаешь? — спросил я. Воспоминание об отце Дориана заставило затуманиться мои собственные глаза.
Сын Дориана кивнул, понимая, и на его лице появилось задумчивое выражение.
— Хорошо, — сказал я. — А теперь дай мне себя усыпить, чтобы я смог исправить эту руку.
Вскоре я нашёл Пенни в нашей спальне. Она успокоила детей, и посадила близнецов присматривать за Коналлом. Грэма я оставил спящим, когда починил его руку, и, по счастливому стечению обстоятельств, маленькая Айрин заснула после кормёжки. Впервые за несколько дней мы с женой были совершенно одни.
Я закрыл за собой дверь спальни, и, когда Пенни бросила взгляд в мою сторону, заметил её покрасневшие по краям глаза. Это редко было хорошим знаком. Пройдя через комнату, я положил ладони ей на плечи, и начал мять её плечевые мышцы, чтобы снять её напряжение. Я ждал, пока она заговорит первой. Годы научили меня, что небольшое количество терпения часто было более продуктивным, чем попытки вытянуть из неё ответы.
— Грэм в порядке? — спросила она.
Я наклонился вперёд, и положил свой подбородок ей на голову, вдыхая сладкий запах её волос.
— Он в порядке, — начал я. — Смотрелось скверно, но там не было ничего, что я не мог бы легко исправить.
— Это хорошо. Я не знаю, что я сказала бы Роуз, если бы мне пришлось объяснять ей, что наш сын сломал ему руку, — ответила она.
