То были два разных вопроса, но он не собирался говорить о её матери.
— Думаю, это было через месяц или два после танцев.
— Кто это был?
— Элис Хэйс. В тот раз это случилось как бы случайно.
Она ахнула:
— Про неё никто не знал.
— Никто?
Он начинал гадать, откуда она брала свою информацию.
— Многие женщины в городе начали говорить о тебе. Кто-то признался, а о других пошли слухи, будто они были с тобой. Говорят, что ты их околдовал, — объяснила она.
Теперь он встревожился ещё больше:
— А их мужья знают?
Она покачала головой:
— Нет, хотя некоторые могут подозревать. Пока что леди Колна держали эти слухи в своём кругу. Если бы это случилось только с одной или двумя, то они, возможно, позволили бы слухам разойтись, но мне кажется, что ты поставил под угрозу столь многих из них, что они все боятся кому-то рассказывать.
Он снова попытался отстраниться от неё, но она отказывалась отпускать.
— Почему ты продолжаешь держаться за меня? — спросил он, снова расслабляясь. — Любая разумная девушка уже побежала бы с криками прочь.
— Это что, действительно лучшее извинение, какое ты смог придумать?
Тут в нём зажглась искра гнева:
— А с чего бы мне извиняться?
— Потому что из всех известных тебе женщин любил ты только меня, и я — единственная, кто любит тебя. Если тебе и просить прощения у кого-то, то прежде чем думать обо всех остальных, тебе следует попросить прощения у меня, — прямо заявила она. Пока она говорила, её глаза покраснели.
— Ты помнишь, что я сказал тебе на танцах?
— Ты лгал, Даниэл Тэнник. Я знакома с тобой достаточно долго, чтобы знать, когда ты говоришь правду, а когда — лжёшь, и это было самой первой и самой худшей ложью, какую ты когда-либо мне сказал, — горько ответила она.
От боли в её взгляде ему поплохело, и благодаря своему дару он видел боль ещё и в её ауре. Она сгорала в буре эмоций, хотя внешне продолжала выглядеть относительно спокойной. Гнев, ревность и смятение боролись друг с другом за обладание её сердцем, но под и над всеми ими была любовь, неизменная преданность, не дававшая им власти над девушкой. Любовь стояла внутри неё подобно крепости, отказываясь сдвигаться с места перед лицом всего, что билось об её сердце. Воды поверхности вспенивались от ветра, но неподвижные глубины её любви под ними оставались непотревоженными.
Перед лицом всего этого он воистину ощутил себя ничтожным:
— Мне так жаль, Кэйт. Исправить это мне уже не удастся, но я никогда не хотел причинить тебе боль.
