Они сидели сейчас под крышей, однако капюшона она не сняла. Держалась у стены, где было потемнее. И, когда кто-нибудь подходил близко, наклоняла голову так, что на щеку падала прядь смоляных волос. Трясучка все же сумел кое-что разглядеть в те редкие моменты, когда удавалось оторвать глаза от еды, и увиденное ему понравилось.
Твердое, решительное лицо с волевым подбородком. Жилистая, худая шея. Опасная женщина, пришел он к выводу, для которого, прямо скажем, большого ума не требовалось, поскольку он своими глазами видел, как она без всякой жалости подрезала человеку подколенную жилу. И неотрывный взгляд ее заставлял его нервничать. Такой спокойный и холодный взгляд, словно она уже все про него поняла и точно знала, что он скажет и сделает в следующую минуту. Лучше, чем он сам.
Три длинных пореза на щеке, старых, уже заживших. Перчатка на правой руке, лежавшей без дела. Хромота, которую он заметил еще по пути в харчевню. Похоже, темными делами занималась эта женщина. Но не так уж много было у Трясучки друзей, чтобы ими разбрасываться. И сейчас его верность принадлежала тому, кто кормит.
Он ел, а она смотрела.
— Долго голодал?
— Не очень.
— Давно из дому?
— Не очень.
— Не повезло?
— Больше, чем хотелось бы. Но я сам выбрал, чего не следовало.
— Обычно одно вытекает из другого.
— Это точно. — Он бросил нож и ложку на пустое блюдо. — Надо было прежде крепко подумать. — Подобрал остатки подливы последним кусочком хлеба. — Но я всегда был себе худшим врагом. — Помолчал, дожевывая. — Вы не сказали своего имени.
— И не скажу.
— Вот как?
— Я плачу́. И будет по-моему.
— А почему платите? Один мой друг… — Трясучка прочистил горло, засомневавшись, был ли Воссула ему другом, — один знакомый говорил мне, чтоб я ничего не ждал в Стирии за так.
— Хороший совет. Мне от тебя кое-что нужно.
Трясучка ощутил во рту кислый привкус. Теперь он в долгу перед этой женщиной, и чем придется расплачиваться — неизвестно. Судя по ее виду, обед может обойтись ему дорого.
— И что же вам нужно?
— Чтобы ты вымылся для начала. В таком виде — ничего.
Голод и холод, удалившись, освободили место для стыда.
— Мне самому приятней не вонять, уж поверьте. Кой-какая чертова гордость еще осталась.
— Тем лучше для тебя. Спорим, ты не чаешь дождаться чертовой чистоты.
Трясучке сделалось еще неуютней. Такое чувство возникло, словно он собирается прыгнуть в омут, понятия не имея о глубине.
— И что потом?
— Ничего особенного. Пойдешь в курильню, спросишь человека по имени Саджам. Скажешь ему, что Никомо требует прийти в обычное место. И приведешь его ко мне.
