Стараясь хоть чем-то помочь товарищу и ободрить его, мы наперебой оделяем его, кто чем может. Он натягивает на себя сверху несколько услужливо поданных ему гимнастерок в надежде спастись от свирепого холода. Вскоре мы замечаем, что по линии к нам направляется группа немцев.
— Ну, держитесь, братва, гроза идет! Сам Тряпочник пожаловал, — спешит предупредить нас Павло.
Комендант и начальник лагеря, а для нас попросту Тряпочник, посещает работы нечасто, и появление его на трассе — чрезвычайное событие не только для пленных, но и для самих конвоиров. Скрытые гребнем откоса и невидимые ему, мы следим за каждым его движением. С возвышенности нам хорошо видно, как он обходит команды внизу, останавливается перед каждой, опрашивая постовых, и переходит к следующей. Закончив обход команд в низине, он поворачивает в нашу сторону и взбирается к нам на откос. Встреченный Черным унтером, он снисходительно отвечает на его приветствие, милостиво выслушивает его рапорт и, сопровождаемый конвоем, не спеша, направляется к нам. В двух шагах от нас он останавливается, продолжая выслушивать унтера, но, неожиданно заметив раздетого Осокина, обрывает того, указывая на Андрея:
— Варум охне мантел?[46]
Демонстрируя свое усердие, мы, не разгибаясь, кирку ем откос выемки, стараясь, однако, не упустить ни одного слова из их разговора.
— Дизе гефанге шлехт арбайтен, — поясняет унтер. — Дас ист фауль![47]
Не скупясь на краски, он характеризует Андрея начальству, как явно не желающего работать и своим дурным примером подстрекающего к тому же и остальных, обвиняя его едва ли не в открытом саботаже, караемом, как известно, только расстрелом или повешением. Комендант воспринимает сообщение Черного унтера с нескрываемым гневом. Все его достоинство дисциплинированного породистого арийца потрясено столь открытым нарушением установленного порядка во вверенном ему лагере.
— Варум воллен нихт арбайтен?[48] — грозно рычит он, подойдя к Андрею, и неожиданным ударом ноги опрокидывает его наземь. В припадке бешеной ярости Тряпочник топчет его жалкое тело, не переставая кричать тонким и срывающимся голосом. Только задохнувшись от напряжения, прекращает избиение и, обернувшись к унтеру, отдает ему отрывистые и решительные распоряжения, касающиеся команды и в основном Осокина.
По впечатлению, какое на коменданта произвело сообщение унтера о саботаже, нам становится ясным, что для нас кончились короткие дни относительного благополучия и покоя. Теперь снова должны начаться и побои, и истязания. Из разговора, подслушанного нами, мы приходим к выводу, что ждать что-либо хорошего нам больше нечего.
