— Это как вам угодно, Григорий Ермолаич, а только не могу здесь. Поверь, не могу!
— Так ведь можно и другое место найти. Чай, к нарам-то тебя никто не привязывал. Выйдем пойдем!
Поднявшись с мест, они покидают палатку.
— Вот ведь куда гад гнет! — возмущается Полковник. — Жаловаться на палатку собрался.
— Не в любви же ему к тебе объясняться, — резюмирует Павло. — На черта ему такие Полковники сдались! Было бы жрать вдоволь да курево не переводилось, а остальные — хоть передохни, ему ни жарко, ни холодно.
— Ничего! — успокаивает Осокин. — Обуздаем общими силами. Одному со всеми не сладить.
Час спустя Козьма возвращается в палатку. Не обращая на нас внимания, он, преисполненный достоинства, пробирается на свое место.
— Натолковался с дружком? — с ехидством прицепляется к нему Павло. — Может, расскажешь, о чем совещались? Послушать бы и нам не мешало.
— Не обязательно! — вызывающе отрезает Козьма. — Без любопытствующих обойдемся!
— Ишь ты! — теряется огорошенный Павло. — Самостоятельным, значит, Козьма Иваныч стали?
— А хоть бы и самостоятельным! До этого никому дела нет, — в его тоне звучит ничем не прикрытый вызов, и держится он с исключительной наглостью.
Визит Гришки не прошел даром. Козьма утратил всякую робость и, совершенно не считаясь с нашим негодованием, принялся работать с удвоенной энергией. К нашим одергиваниям он относится с невозмутимым равнодушием и проявляет поистине необузданную активность на работе.
— Вот чертушко! — негодуем мы. — Ни с чем считаться не хочет! Недаром, видно, Гришка заявлялся! Напел ему в уши да обнадежил, он теперь и страх потерял. Чувствует за спиной покровителя.
С того памятного визита Гришка-полицай стал почти ежедневным посетителем нашей палатки. Уединившись с Козьмой, они подолгу о чем-то вполголоса толкуют. В свою очередь и Козьма стал открыто посещать полицейскую палатку.
— Все-таки решил наведываться к полицаям? — рычит Полковник. — Забыл, о чем говорили? Теперь, значит, все побоку.
— А хотя бы и решил! Советов спрашивать не собираюсь. Обойдусь как-нибудь и без указчиков.
— Ну, ну! Продолжай давай, — вставляет Осокин. — Посмотрим, куда еще залетишь.
Благополучие вновь вернулось к Козьме. Его опять вызывают к проволоке и щедро оделяют едой и куревом. Подаяния сыплются ему ото всех и отовсюду: и от немцев на трассе, и от полицаев в лагере. Полный самодовольства, он на глазах у всех таскает в палатку огромные свертки и, демонстративно развернув их, дразнит нас сказочным обилием всевозможной снеди. И только вдоволь насладившись произведенным эффектом, подзывает к себе Кандалакшу и, усадив рядом, оделяет его едой.
