— Дверь бы приоткрыть надо. Жарища — дышать нечем!
Нам не до шуток, и мы не выносим их. Доведенные голодом и истязаниями до отчаяния, мы отвыкли от них, и теперь они вызывают в нас неистовое дикое бешенство. На явную издевку Павло палатка отвечает гробовым и ничего хорошего не предвещающим молчанием. Бес озорства не оставляет Павло в покое.
— Проветрите, говорю, баню! — меняет он тон на требовательный. — Задохнуться в ней, что ли?
Терпению нашему приходит конец.
— Вот заноза! — негодуем мы. — Один всех изводит!
— Неймется черту! Не иначе как ребра отбивных просят.
— Дали бы ему там по шее! Может, заглохнет, перестанет хрипеть.
Павло не унимается. Выждав, когда шум несколько поутихнет, он с возмутительной наглостью принимается за прежнее.
— Вам же, олухам, добра желаю. Того и гляди, ноги протянете. Колдун, открой, прошу, дверь — у порога сидишь.
Не помня себя от бешенства, мы обрушиваемся с бранью на неугомонного проказника. Поощряемые одобрительными напутствиями, несколько человек ползут к нему, но, к общей досаде, не находят его на месте. Павло неуловим и неизменно ускользает от правосудия. Его торжествующий смех слышится уже за палаткой. Мы отвечаем на него бессильным ревом разъяренного зверя, и палатка гудит, словно потревоженный улей. Склонность неунывающего Павло к озорству и высмеиванию не отвечает настроениям палатки и служит постоянным источником нашей раздражительности. Мы давно собираемся положить конец его неиссякаемым проделкам, и только неизменное заступничество Осокина спасает Павло.
— Оставьте вы его! — увещевает он. — Мешает он вам? Да пусть себе тарахтит вволю! Хвалить надо, что сам духом не падает и нам не дает.
К дракам Осокин непримирим и прилагает все усилия к их искоренению.
— Ветром самих шатает, а кулаки все чешутся. Себя бы пожалели! — убеждает он драчунов. — Немцам только того и надо, чтобы мы последних сил лишились, а вы их сами на драки изводите. Ну, изобьете его… Легче вам оттого станет?
Его доводы оказывают свое действие, и мы оставляем Павло в покое. Убедившись, что опасность миновала и что ему ничто не угрожает, он безнаказанно появляется в палатке и, как ни в чем не бывало, пробирается на свое место.
Теперь никто не обращает на него внимания. Злоба улеглась, и занятые приготовлениями к «чаю», мы забываем о недавней вспышке ненависти к Павло.
Отыскивая впотьмах котелок, я встречаюсь с рукой Андрея.
— Захвати на меня, — протягивает он консервную банку, заменяющую ему котелок, и виновато поясняет: — Полежу еще до построения малость.
