Наша пассивность в осуществлении их намерений, наше безразличие и даже явное нежелание быть исполнителями их планов (по сути это был саботаж с нашей стороны) приводит их в бешенство. Военное предписание принуждает их не считаться ни с какими жертвами, не останавливаться ни перед чем. Для немцев давно стало ясным, что уложиться в сроки они не смогут. Карьера многих из них при этом ставится под угрозу. Вот почему они обрушивают на нас всю злобу. Мы своим нежеланием хорошо работать ставим их в критическое положение перед начальством. Голодный паек, издевательства и побои стали обыденными для нас. Даже больше, мы привыкли и стали совершенно безразличными и бесчувственными к ним. Этими мерами немцы хотят принудить нас лучше работать, а следовательно, строго уложиться в отведенные сроки строительства, но ничто не в силах заставить нас добросовестно работать на врага. Мы ежедневно продолжаем выходить на трассу, но чтобы принудить нас работать по-настоящему, для этого необходимо к каждому приставить по конвоиру. Но, как известно, такими возможностями не располагает ни одно государство в мире.
Нашему упорству противодействовать врагу способствуют и наш неоспоримый патриотизм, и чувство национальной общности и солидарности. В немалой степени на формирование наших настроений оказывают агитационные высказывания Андрея Осокина, что ни день нещадно избиваемого конвоирами и полицаями. В этом тщедушном слабом существе пылал удивительный и поистине неугасимый дух преданности Родине и народу, непримиримая ненависть к врагу. Поразительная энергия и твердость духа не покидали его даже полумертвого, а глубокий и ясный ум невольно притягивал к нему и вызывал уважение. Он легче и раньше других постигал суть и разрешение самых запутанных и сложных вопросов, и не было случая, чтобы его выводы оказались ошибочными и со временем не оправдались бы и не сбылись. Правда, мы никогда не отказывались называть его Доходягой, но эта насмешливость над ним была дружественной. В действительности он пользовался огромным авторитетом и общим уважением, а известность его давно вышла за пределы нашей палатки. В минуты досуга к нам тянулись многочисленные посетители из соседних палаток с единственной целью послушать Доходягу.
— Уж очень складно и умно говорит, — объясняли они свои посещения.
Чаще других навещал Андрея высокий, хмурый и угловатый, с желтыми прокуренными лошадиными зубами дядя Вася. Никто из нас не знал его настоящего имени. Произнесенное однажды прозвище — дядя Вася — как нельзя лучше шло к его суровой мужественной внешности, так оно за ним и закрепилось. Про него говорили, что он — донецкий шахтер. Дальше этого сведений о нем не было. Странная привязанность существовала между этими людьми, казалось бы, столь различными по характеру и наклонностям. Ни от кого не скрывалась теплая ласковая улыбка, которая всегда озаряла обычно хмурое лицо дяди Васи при встрече его с Андреем. В свою очередь и Андрей платил ему той же монетой, всегда выделяя его из общего числа посетителей, стараясь освободить для него лучшее место и как можно ближе к себе. Рассказывая что-либо, он, казалось, обращался к одному дяде Васе. Так, в один из вечеров, когда дядя Вася снова пришел навестить своего тщедушного приятеля, мы, как всегда, окружили их, стараясь не пропустить ни одного слова из их разговора.
