— Скажешь тоже, приворожил.
— Что теперь со мной будет? У меня бабушка говорила: «Берегись мужчин! Даже если мужчина твой лучший друг, он все равно тебе враг». Так и говорила, слово в слово.
— Поверь, есть у тебя один очень близкий друг.
— И кто же это? Мама в могиле давно. Отец, дай ему Бог здоровья, человек замкнутый, нелюдимый. У него слово — золото. Приезжаю на праздник — спрашивает: «Как поживаешь?» Еще ответить не успела, а он уже снова в Талмуд уткнулся. Ты не думай, я тоже не под забором родилась. Мой дед, реб Мордхеле, вот такой Талмуд изучал, со стол размером.
— Он тоже меламедом был?
— Нет, он взрослых парней учил, женихов…
Макс предполагал, что будет у Райзл в семь, но часы на ратуше показывали двадцать минут восьмого, а они с Башей еще и полпути не прошли. Ее шаги становились все медленней, лицо побледнело. Она дрожала, опираясь на его руку. Макс в который раз предлагал взять дрожки, но Баша твердила:
— У меня и без того грехов хватает…
Они замолчали и так, молча, шли до самой Гнойной. У Макса в голове роились мысли. Неужели Школьников и правда ему помог? Как «телеграмма», которую Макс послал Рашели, сняла с него проклятие? Он два года мучился, тратился на врачей, лекарства, курорты, но ничего не менялось. И вдруг появляется какая-то рыжая служанка и вмиг избавляет его от мучений. Значит, теперь он должен быть свободен.
Когда-то он думал, что, стоит ему освободиться от этой беды, как он станет счастливейшим человеком на свете. Но вот он бредет по варшавским улицам, тихий, грустный, задумчивый. Смотрит на запертые лавки, видит, как гуляют пары. Хасиды в атласных кафтанах, бархатных и меховых шапках идут, конечно, на дневную молитву в синагогу. За ними бегут кудрявые дети в сюртучках и шестиугольных ермолках. Солнце еще высоко, но уже по-вечернему слегка краснеет. На порогах сидят еврейки в чепцах и допотопных платьях и, покачивая длинными серьгами, рассказывают друг дружке всякие байки.
«Что же теперь будет? — вопрошал себя Макс. — Что будет с Рашелью? Что мне делать с Циреле?»
Неужели он и правда исцелился навсегда? А вдруг дьявол опять захочет сыграть с ним старую шутку?
Макс будто прислушивался к себе. Он говорил с Циреле и Башей о любви, но любит ли он их на самом деле? Разве можно любить сразу двух? Сейчас Циреле далеко, и он почти не помнит, как она выглядит. Его раздражает, что Баша молчит и еле идет. Повисла на нем, будто она его жена. Еще и познакомиться толком не успели, а у нее к нему уже целая куча претензий. Макс искоса посмотрел на девушку: она так же смущена и растеряна, как он. Опустила глаза, качается на высоких каблуках, и он еле тащит ее за собой.
