— Прошу вас! Пустите меня, пожалуйста! Не сейчас!
— А когда?
— В другой раз, — умоляла Баша.
Он попытался сорвать с нее одежду.
— Вы мне платье порвали, — прошипела девушка, и вдруг ее ногти впились Максу в лицо. Она царапнула его без ненависти, без злости, но просто играя, как кошка. Он почувствовал, что по щеке течет теплая кровь. Выпустил Башу, и она отскочила от него так проворно, что он даже удивился. И вскрикнула:
— Ой, мамочки! Кровь!
И тут же кинулась его обнимать, целовать, потом подбежала к крану, намочила полотенце и приложила Максу к лицу. Он взял у нее полотенце, вытерся.
— Дикая какая-то… Так когда?
— В другой раз, — повторила Баша. — Нельзя же вот так, средь бела дня!
И вдруг расплакалась. В одну секунду ее лицо изменилось, во взгляде смешались и страх, и нежность, и раскаяние. Она захлопотала вокруг Макса, как мать, нечаянно поранившая ребенка. Опять схватила полотенце и рванулась к крану.
— У вас тут йода нет?
Заливаясь слезами, как перепуганная маленькая девочка, Баша снова бросилась Максу на шею. Она гладила его, целовала ему плечи, грудь, ворот рубахи.
Высвободившись из ее объятий, Макс подошел к зеркалу. Девушка робко заглянула ему через плечо. Ну вот, две глубокие царапины, одна на лбу, другая на щеке.
«И как я в таком виде покажусь Райзл? — подумал Макс. — А потом Циреле? Неделю ждать, пока заживет».
Он был зол на эту местечковую дуру, но она по-прежнему вызывала в нем желание. Он все еще ее хотел. Повернувшись к Баше, он схватил ее за волосы.
— Сейчас или никогда!
— Господи, день же на дворе! Не могу я так!
Она рухнула перед ним на колени, как актриса в еврейском театре, прильнула к его ногам, потом схватила за руки и стала целовать его манжеты.
Макс поднял ее за плечи.
— Я шторы спущу.
— Нет, пожалуйста, — всхлипнула Баша.
— Идиотка упрямая!..
Он с силой толкнул ее на кровать, но девушка чудом устояла на ногах. Ее волосы растрепались, лицо распухло от слез. Тяжело дыша, она опять и опять повторяла одно и то же слово, которое Макс не мог разобрать. Что-то невнятное, как лепет младенца.
«Значит, не судьба», — услышал Макс свой внутренний голос.
Он сам намочил под краном полотенце и прижал к расцарапанному лицу, как компресс. Боль становилась все сильнее.
— Лахудра, пугало огородное! Овца вышковская!.. — Полузабытые ругательства сами собой слетали с его губ. Желание не исчезло, Максу хотелось взять ее силой, но какая-то частичка его мозга, за которой остается последнее слово, говорила «нет». Еще, чего доброго, заорет, прислуга услышит. Не для того он приехал в Варшаву, чтобы попасть в Арсенал.
