— А ты вместо нее стала?
— Нет, мне хозяйка не доверяла у плиты стоять. Меня тоже рассчитали.
— И что дальше было с этой Ройзой-Леей?
— До того она жирная была, как свинья, а после письма с тела спала. Высохла вся, как от чахотки. Я тогда в Варшаву перебралась, а когда на Пейсах[88] домой вернулась, она уже в Америку уехала.
— И Лёму у жены увела?
— Как вы догадались? Хотела, но только черта с два у нее получилось. В Америке если женился, пиши пропало. Там женщина — тоже человек, просто так не бросишь. Но нашелся старичок один, Екеле, наш, вышковский. Вдовец, с пятью детьми остался. Она за него и выскочила.
— А что потом?
— А что потом, не знаю. Они уезжают и не пишут. Как моя мама говорила, за море — что на тот свет.
— И ты правда веришь, что ее Бог наказал?
Баша задумалась:
— А кто же еще?
— Может, Бог сидит на небесах, и мы тут волнуем Его не больше, чем прошлогодний снег.
— Нет, не может.
— Почему?
— Потому. Был у нас один праведник, реб Тодрес, так он говорил: Бог — наш отец, а мы Его дети. Он смотрит с неба и все видит. Если человеку щепка под ноготь попала, Бог и об этом знает.
— Зачем Он допускает, чтобы кому-нибудь щепка под ноготь воткнулась?
— За грехи.
— Почему Столыпин — министр, а твой отец — бедный меламед?
— Какой Столыпин, кто это? Они на этом свете обжираются, а на том свете их в ад утащат и там на доски с гвоздями положат.
— Значит, и тебя накажут, за то что ты со мной целовалась.
— Может, и накажут.
— Но целовалась же все-таки. Если хочешь жить в Аргентине, там нельзя из себя праведницу строить. Сразу говорю.
— Да знаю, знаю.
— И все равно хочешь уехать?
— Не могу я здесь. Годы летят, жизнь проходит. Без приданого девушке замуж не выйти. Старуха печенки переедает. Встаю ни свет ни заря, а зачем? Опять посуду мыть, опять печку растапливать, опять картошку чистить. В четверг и пятницу как лошадь пашу, суббота придет — у окна сижу, смотрю на помойку во дворе…
— Значит, думаешь, лучше ад, чем такая жизнь?
— До ада еще далеко…
— В книгах пишут, что ада вообще нет.
— А ежели так, то тем лучше.
— Ну, иди ко мне.
Макс встал, Баша тоже. Он подошел к ней, обнял за плечи, наклонил и поцеловал. Все страхи исчезли. Не переставая целовать Башу в губы, он потянул ее к кровати.
Баша стала вырываться.
— Прекратите, я девушка порядочная!
— Побыла порядочной, и хватит.
Он хотел повалить ее на кровать. Баша раскраснелась, глаза горели ярко-зеленым пламенем, во взгляде смешались и влюбленность, и гнев. Девушка боролась, с неожиданной силой схватив Макса за руки, но, казалось, она улыбается.
