Пока Макс с раввином и его сыновьями были на молитве, квартира совершенно преобразилась! Горели свечи. Всюду прибрано, в комнатах чистота. Ребецн и Циреле переоделись. Мать — в длинном платье с арабесками, парик она то ли поменяла, то ли успела причесать. Циреле — в узком черном платье и белой блузке.
Раввин пропел «Шолойм алейхем» и «Эйшес хайл»[78], сказал кидуш и отлил каплю изюмного вина из своего бокала в бокал Макса. А потом Макс вместе со всеми омыл руки и произнес благословение над халой с маком. Домашняя еда оказалась отменной: рубленая селедка, рис, бульон, мясо и морковный цимес. В перерывах между блюдами раввин пел змирес, и сыновья дружно подпевали звонкими голосами.
Мать и дочь чинно сидели за столом. Циреле строила Максу глазки, то подмигивала, то качала головой, то улыбалась, то становилась серьезной. А ребецн поглядывала хмуро, неприветливо, даже зло. Раввин давно обращался к Максу на «ты», но его супруга упорно продолжала выкать.
Когда поели и благословили Всевышнего, хозяин стал расспрашивать гостя о странах, где тому довелось побывать. В Буэнос-Айресе есть раввин? Он носит бороду и пейсы? Ну, а в Лондоне, а в Париже? А синагоги, молельни, ешивы там есть? Макс толком не знал, что ответить, но припомнил, что ешива есть в Нью-Йорке.
Раввин погладил бороду.
— Коцкий ребе[79] говорил: «Тора странствует по свету».
— А миква есть в Буэнос-Айресе? — вмешалась ребецн.
— Даже не знаю.
— Если нет, там все дети незаконнорожденные.
Раввин задумался.
— Нет, такие дети не являются незаконнорожденными, — возразил он жене. — Наверно, все-таки есть. Где живут евреи, обязательно должна быть миква.
— Да, ребе, наверно, есть.
— Я туда свою дочь ни за что на свете не отпущу! — заявила ребецн.
— Значит, будем жить здесь.
— Еврейка всегда должна быть чиста!
— Как она захочет, так и будет. Ваша дочь для меня как свиток Торы…
Раввин предложил Максу остаться ночевать. До гостиницы «Бристоль» путь неблизкий, кто знает, можно ли переносить вещи? Хотя на субботу ставят ограду, она часто бывает повреждена[80].
— А что мне нести? — спросил Макс.
— Как что? А талес?
Макс закашлялся от смущения.
— А у него нет талеса, — ехидно ввернула ребецн.
Раввин даже испугался:
— У тебя нет талеса и тфилин?
— Я в синагогу хожу, и мне там одалживают, — соврал Макс и сам удивился, как ловко он выкрутился.
Раввин отодвинул бокал для кидуша и заговорил, обращаясь то ли к Максу, то ли к себе:
— Вот как бывает, если удаляются от еврейства. Сказано: «Им таазвейни йойм йоймаим ээзвехо…»
