— Пока не знаю.
— Ясное дело, все на конфеты потратит. Ужасный сладкоежка! А от сладкого, между прочим, зубы портятся.
— Не собираюсь я конфеты покупать!
— Нет? А что же тогда?
— Талмуд, «Бово мецийо»[31]. У нас в хедере один Талмуд на двоих. Сосед к себе книгу тянет — мне ничего не видно. Потом ребе спрашивает, а я ничего не запомнил. А ребе орет…
— Разве на двугривенный том Талмуда купишь?
— Маленький такой Талмудик…
— Ну, вот тебе еще сорок грошей. Купишь себе чего-нибудь вкусненького.
— Не надо, это много. — Ичеле протянул ладошку.
— Ей-богу, вы ему здоровье испортите, — проворчала Циреле.
— Ничего, один разок-то можно, не повредит. Купишь Талмуд, а на остальные, как говорится, гульнешь. Только никому не рассказывай, что я тут был. Обещаешь?
— Обещаю.
— А если сдержишь слово, я тебе еще денег дам. Ну, я пошел!
Макс повернулся и только тут заметил, что в дверях стоит женщина, не ребецн, а какая-то еврейка с курицей в руках, наверно, торговка с рынка. Напоследок Макс еще раз посмотрел на Циреле. Стоя посреди комнаты, она проводила его взглядом и кивнула.
«Итак, жизнь снова обрела смысл», — подумал Макс. Пустота, которая мучила его со смерти Артуро, наконец отступила.
Выйдя за ворота, он повернул налево: «И что дальше? Я же не вдовец, Рашель-то жива пока…»
Макс не спеша двинулся в сторону Гнойной.
— Ну, будь что будет! — сказал он вслух. — Утопающий хватается за соломинку…
3
Моросил дождь, извозчик поднял тент. Макс обнимал и целовал Циреле, а она дрожала, как испуганная лань. Пыталась его оттолкнуть, тяжело дышала, ее лицо горело. Впервые после смерти Артуро Макса охватило желание, неодолимое, безумное, как в молодости.
— Я люблю тебя, люблю! — повторял он. — Мы поженимся… Ты станешь матерью моих детей!..
Ее сердце билось так сильно, что Максу даже было страшно. «Разведусь с Рашелью, — думал он, — и уедем с Циреле в Африку, на край света!»
Подкатили к Гнойной, и Макс приказал извозчику остановиться. Циреле не хотела, чтобы кто-нибудь увидел, как она подъезжает к дому на дрожках. Макс обещал, что привезет ее к девяти, но было уже четверть десятого. Дождь перестал. Мокрая мостовая сверкала каждым булыжником, отражая газовые фонари. Дул прохладный ветерок.
Макс еще раз поцеловал Циреле, и извозчик опустил тент. Макс расплатился и помог Циреле выйти.
— Завтра приду, — заявил он, — поговорю с твоими родителями начистоту.
— Я боюсь!.. А что я сейчас им скажу? Они уже меня ищут повсюду…
— Что хочешь, то и говори. Можешь даже рассказать, что была со мной. Мы же все равно поженимся…
