Макса несло. Он и сам не понимал, то ли он пытается совратить девушку, дочь «святого человека», то ли и правда уже решил связать с ней свою судьбу. Берлинское светило, великий психиатр, знающий идиш, сказал Максу, что в его положении лучшее средство — влюбиться в кого-нибудь по-настоящему. После смерти Артуро любовь к Рашели прошла. Время, когда Макс ухлестывал за каждой юбкой, давно миновало. «С ней я опять стану мужчиной», — думал Макс. Не то чтобы он был в этом уверен, но пытался внушить себе, что так и произойдет.
Циреле нерешительно опустила газету на колени.
— Боюсь, кто-нибудь увидит.
— Да никто вас не увидит.
— А куда я шляпу дену, когда домой вернусь? Спросят, откуда она у меня.
— Я поговорю с твоими родителями. Скажу, что жениться на тебе хочу. — В Макса будто бес вселился.
Циреле резко повернулась к двери.
— Ой, что вы такое говорите!
— Я старше тебя на двадцать лет, — он сам не заметил, как перешел на «ты», — но я еще далеко не стар. Мы с тобой в кругосветное путешествие поедем. Учителя тебе найму. Не учителишку за двадцать копеек, а профессора, он тебя и русскому научит, и немецкому, и французскому. Я бы и сам поучился, как говорится, лучше поздно, чем никогда. Деньги у меня, слава богу, есть. В Париж съездим, в Лондон, в Нью-Йорк. Ты не какая-нибудь дурочка местечковая. Я только тебя увидел, сразу понял, кто ты…
Циреле то краснела, то бледнела. В глазах мелькали страх и растерянность, она будто хотела что-то сказать, но сдерживалась. Сначала правой, потом левой рукой она поправила прическу. Руки у нее были маленькие и белые, как у ее отца.
— Пожалуйста… Вдруг услышит кто-нибудь…
— В котором часу встречаемся? — Макс уже не сомневался, что она придет.
— В четыре? — неуверенно спросила Циреле.
— Значит, в четыре.
— У гостиницы «Бристоль»?
— Да.
— Может, лучше напротив?
— Хорошо, напротив.
— Я приду, но… Мне потом домой надо… Дрожки — это не годится, здесь дрожки берут, только если багаж какой… Хотя меня все равно оговорят… Еще как, вы и представить себе не можете… Меня заставляли, против моей воли… А я только посмотрела, и… Уж лучше умереть! Раз, и все…
— Да, понимаю…
— Вам уже рассказали?
— Да… Нет… Я у Хаима Кавярника завтракал…
— Ой, только не рассказывайте никому! Если кто-нибудь узнает, такие пересуды пойдут, что…
— Кому я расскажу, я тут никого не знаю. Хочешь, поговорю с твоими родителями?
— Они ни за что… — Циреле осеклась.
— Хорошо, никто ничего не узнает. У родителей для тебя приданого нет, а любого ешиботника еще содержать надо, кормить, поить. Я давно отсюда, но помню. Что тут делать-то? Разве только лавчонку открыть. У кого голова и руки на месте, все в Америку бегут… Здесь погром был?
