— Ник. Эшби.
— Эшби… — протянул он с непонятным выражением. — Пошел, стало быть, по стопам отца?
— Пошел.
— В детстве я ненавидел его. И его черную сумку со шприцами. Знаешь, такие старые, огромные с толстенными иглами…
Я стянула куртку и расстегнула манжету рубашки.
Мятой.
И бурой. В горах разноцветье ни к чему, да и на буром пятна не так уж заметны, но теперь я вдруг поняла, что он заметит каждое. И то, от соуса, на рукаве. И темное, кровяное на груди. Кровь из носу, но ведь объясняться глупо.
— Помочь?
— Я сама, — мелкая пуговица упрямо не желала проскальзывать в петлю, а манжета оказалась до отвращения плотной. — Справлюсь.
Томас кивнул. И отвернулся. Надо же, какой тактичный. И все равно странно, что матушка отказала. Она слишком практична, чтобы цепляться за фантазии.
— Мои предки обычно лечили нас самогоном, а уж к мистеру Эшби обращались, когда самогон не помогал. Как правило… мне тогда было совсем погано. А он приходил. Расставлял свои склянки. И делал уколы.
Я молча протянула руку.
— Я пережму сосуды выше локтя. Кровь лучше брать венозную и с запасом, — тонкий жгут перехватил руку и сдавил.
Я отвернулась.
Не то, чтобы я крови боюсь, просто… не хочу больше видеть ее. И прав он. Мистер Эшби появлялся, когда все прочие средства не помогали.
Он приносил в дом едкий запах лекарств.
И черный кофр.
Он садился на край постели и клал холодную руку на лоб. Улыбался. И спрашивал:
— Что ж ты, девочка, так неосторожно?
А потом ощупывал горло.
Заставлял открывать рот. Заглядывал в уши. Он был ласков. И внимателен. А еще с ним приходил Ник, который садился рядом и брал меня за руку. Когда тебя держат за руку, укол вынести легче.
…вы должны понимать, — бас мистера Эшби легко проникал сквозь дощатые стены, — что с вашей стороны было совершенно безответственно настолько запускать болезнь.
Ему отвечала матушка, но ее голос, тонкий и надрывный, не проникал сквозь пелену окружавшего меня жара. Я знала, что станет легче.
Мистер Эшби всегда приносил облегчение.
— Речь идет о прямой угрозе жизни. Это мракобесие, которое…
…жар отступал, а вместо него наваливалась усталость. И с ней — сон.
Следовало признать, что уколы Томас умел делать. Хрустнула печать, крышка коробки откинулась, позволяя разглядеть содержимое: небольшой шприц с тончайшей иглой. Она пробила кожу.
— Снимаю. Поработаешь кулаком?
Кровь темная.
Пурпурная.
Нарядная даже… и все-таки, почему она отказалась?
Кровь медленно наполняла шприц, и в этой неторопливости мне виделось желание Томаса затянуть нашу с ним встречу.
