Здесь трезвость. Дядю Калангу поить бесполезно, он и так спился. Зайцев проиграл квартиру Колосу и бродит, со слов Стоунза, по трубам. Выпивать не с кем. Разве что с Сермягой. Но пить с Сермягой — все равно, что пьянствовать со свежевырытой могилой. Рюмку себе, рюмку туда, в яму. Это тоже неполезно, даже опасно. Видимо Саше (Сермяга он не для всех) Данченко, чтоб не умер, или напротив, чтоб не ожил, нужная постоянно смертельная доза алкоголя внутри.
Чего мы ему только не носили! Маршрут к сермягиному порогу лежит мимо танка и детской библиотеки, затем мимо подземной уборной, наискосок и снова прямо. Если посмотреть с неба или из лукошка Чортова Колеса, маршрут должен походить на молнию СС. Средний подъезд, лестница, созданная для прослушивания о чем бормочут, уходя от него, курьеры. Сермяга мастер стоять в дверях и прислушиваться, словно шагнувший из рамы портрет. Поэтому спускаться лучше молча. Вот его синий почтовый ящик, а вот и крыльцо, пустая скамейка под дворовым каштаном… Не каждый выходит из подъезда живым. Указатель жильцов частенько бывает заслонен крышкой дешевого гроба, обитого по советской старинке красным сукном. Раньше Саша делал вид, якобы он не терпит покойников: «Не говорите мне про них, я человек мнительный». Теперь он желанный гость не только за поминальным столом, но и там, где, как поется в нашей версии «Леди Мадонна», кого-то «надо обмывать и одевать».
* * *
Гарик говорит, что напротив здания ТАСС стоит какая-то шашлычная «Кавказ». Там они, большие крысы собираются отмечать особые праздники, пролагающие путь к Большому празднику, когда растает туман, человечество издохнет, и людей останется ровно столько, чтобы хватило в снедь другим людям, которые будут служить крысоголовым любителям безлюдья и безмолвия в качестве подушечек для иголок. Представляю, как он расписывает грядущий «Халифат благоденствия» своим сотрапезникам, а те в ответ кивают коническим крысиным рылом. «Почему ты об этом не пишешь?» — спрашивал я его не раз. С его слов, ему важнее вовремя посрать без помех, чем написать безупречной формы рассказ или повесть. Он утверждает, будто в наше время удачный афоризм, рисунок, сделанный за несколько секунд, интереснее больших книг с идеей. Здоровые люди, считает Гарик, перебрасываются названиями — видел, знаю, чужого не прошу, у меня? Конечно есть! А у тебя откуда? Понятно, одобряю. Согласен, Доктор Ла Вей и Джейн Мэнсфилд прекрасная пара. Мне? Сейчас никто. Когда-то нравились большеротые, скуластые, косолапые. Хитрый, по-своему железный человек. Взрослая крыса, по утопленникам-поплавкам переметнувшаяся на берег грядущего. Впрочем, никто никогда не видел, чтобы он за кем-то бегал или куда-то спешил. О чем мне писать? — разводит он руками со скромностью человека, знающего себе цену, о чем рассказывать? В шкафу одни пластинки, в голове только мозг, Игорь, один мозг, то есть тут у меня явно не чердак с летучими мышами. И знаешь, меня это, в общем-то, радует.
