— Я тебя понимаю, — торжественно, явно любуясь собой, вымолвил Гарик.
— А это кто? — малыш указал пальцем на фотокарточку-закладку. Длинноволосые кузнечики сползали задами по флагу США.
— Это? Роллинги. Пусть льется кровь? — полуспросил Гарик и пошел в школу. Домой они возвращались вместе. После одного-двух разговоров малыш начал интересоваться кино. У него стало получаться разгадывать в людях черты летучих мышей. Гарик говорил, что многое скрывают, не показывают. Но советовал не отчаиваться. Ведь твои любимцы не унывают, вон как летают, так и снуют.
— Ты за Гитлера? — спросил малыш.
— Причем тут он! — притворно всполошился Гарик — Я за рукокрылых. Вот эти фотки мы продадим через кое-кого кое-кому и сходим на «Убийцу полнолуния», — в конце фразы Гарик понизил голос и свел пальцы на шее мальчика. Вообще-то фильм называется «Приключения в загородном доме», но там есть и убийца… полнолуния.
Годы идут. Время от времени возле одного из подъездов появляется крышка гроба. В каждом черном банте малыш угадывал фигурку летучей мыши. Но жизнь безжалостно рывком распускает банты, и на лентах становятся видны траурные надписи, как всегда преувеличивающие достоинства усопшего. Гарик превратился в большеротого юношу, уши — его гордость, покруглели, он отпустил волосы. Ходил под ручку с неинтересной блондинкой, но все ему завидовали. Малыша он приветствовал издали, и шел своей дорогой. Голос малыша ломался, он даже хрипел немного, и уже чувственно, двусмысленно звучало привычное: «Кожан… Кожан обыкновенный».
Малыш хорошо разбирался в музыке и кино. Выписывал чешские, польские журналы. Пару раз в баре ему подавали кофе с коньяком, который нельзя было назвать «Аистом», но чувствовал подросток себя уверенно. В отличие от остроухого товарища, тот, похоже, не выдержал давления окружающих и подобрел, пошел на попятный, мальчик обладал вполне ординарной внешностью. Она-то и спасала его от ненужных объяснений — что в портфеле, что это за неправильная звезда? Жидовская что ли? Сам не знаю, — отвечал малыш, и ему верили, перед ним даже извинялись.
Ночные крики взрослых женщин были редкостью в квартале. Некому было кричать по ночам. Ближайший ресторан в двух остановках трамвая. Танцплощадка и того дальше. Долетает смутное бубу-бубу, пока длится сеанс в летнем кинотеатре. К двенадцати заканчивается самый длинный фильм и лишь изредка прорезает ночную тишину сирена далекого тепловоза: ва-вау.
Кричали прямо за дверью. Мальчик узнал голос матери, отложил книгу и вышел в коридор. В кухню влетела летучая мышь — она пищала, и ослепленная лампой без абажура, металась по белой стене над плитой. Никогда еще любимый, недосягаемый монстр не был так близко. Летучая мышь в гостях. Прежде чем поймать ее поймать полотенцем и отпустить в темноту, он успел полюбоваться собачьей мордочкой и поросячьими ушами. Дрожа от возбуждения мальчик долго не отходил от подоконника, губы его повторяли заклинание, казалось, он простоял у окна целую вечность. И когда, наконец, он решил, что пора спать и повернулся — это было лицо юноши. Другой голос, другой взгляд, требовательно сжатые кулаки выразительных рук. От магического детства остались три слова. Помогая летучей мыши, он словно подавал полотенце капризной купальщице на пляже. Рукокрылые давно стали для него подобием третьего пола. Во сне перед ним открывалась дверь чердачного гарема, и евнух Флиппер с подведенными глазами приветствовал его, выбивая ковер, ударяя в него, словно в гонг. Рукокрылые танцовщицы медлительно распахивали перепончатые покровы и нечто ослепительное, труцновообразимое ударяло в голову.
