Теперь даже у самой тихой послесоветской сволочи есть свой «бандюк». Раньше был знакомый КГБешник, врач на трип-пердаче и продавщица в обувном (которая чёрт знает, что требовала в обмен на «коры» по блату).
* * *
Заглянем в комнату Сермяге (Тыкве). '66-ой год, Тыкве пять лет, и его ещё укладывают днём поспать. Взрослые два дня гуляют Октябрьские. Не раз пропета «Черемшина» — песня-призрак ночных шествий. Родители отошли на автовокзал — провожать деревенских друзей. Сермяга в расстёгнутых шортах лежит на диване и вращает лобастой головою зародыша. Это шорты старшего брата и Сермяге они пока что велики. Большеголовый мальчик смотрит с дивана на собственный фотопортрет, сделанный в прошлом году и его не детские мозги содрогаются от полуденных видений грядущего будущего, когда в этом доме начнёт распоряжаться он, а мальчик с лепестковой чёлкой и бесстыжими глазами всё из той же рамочки будет наблюдать за воплощением желаний своего оригинала. Мать с отцом выпроваживали гостей, но не всех, поэтому закуску не убрали. Когда отец надевал перед зеркалом в туалете фуражку, Литтл Тыква неслышно подошёл к накрытому в «зале» столу и рванул полстакана самогона. Прошло полчаса. Он не спал. Вокруг люстры летали мясные мухи. Балкон был открыт, с улицы время от времени долетал биг-бит, молодёжь с транзисторами ломилась в сторону Дубов, где год назад начали строить ресторан. Если говорить правду, это было 3‑е мая '67‑го года. В кухне текла вода. Пахло уксусом. Кран перестал шуметь. Звякнули фужеры. Тыква повернул голову к стене и приспустил шорты.
— Нэ спышь? — порог детской перешагивает существо, которое, будь на нём белый платок, по голосу надтреснутому и немужественному можно принять за Тыквину бабушку. Но это не бабушка — дядя. Мужчина средних лет с розоватыми веками, тщательно выбритым подбородком и румяными щеками, покрытыми плотной паутиной морщинок. Он только что снял женский передник, и старательно вытер раскрасневшиеся от горячей воды руки.
— Hi, — со вздохом поворачивает голову Сермяга.
— Тоби щось почитать? — дядя берёт потёртую книжицу со старой хрущёвской ценой и опускается на диван возле пьяного племянника:
Колючий клубочек прыбiг у садочок
(фу, это же учебник, бэ-э)
Спынывсь, постояв та и мышу споймав.
Як зваться клубочок…
Нэ кiт, нэ… Пауза. Отвечай.
— Нэ кiт, нэ собака, — пробует угадать Тыква.
— Якый ще «собака»? — нежно упрекает дядя, который в шиньоне, обведёнными синькой глазами, в колготах со стрелками и на шпильках (у родичей Сермяги небольшой размер ноги) выглядит, может быть, не молодой, и не очень смазливой, но, по крайней мере, искренне хотящей понравиться тётей.
