- Она еще не кажется вам безнадежной? - спросил Эгон.
- Мы не так легко теряем надежду, доктор!
- Но ведь ваша партия потерпела поражение, она перестала существовать.
- Уйти в подполье еще не значит быть разгромленным.
Эгон в сомнении покачал головой:
- Боюсь, что наименее сознательная масса переходит на сторону других вождей.
- Нельзя закрывать глаза на то, что мы имеем дело с очень ловким врагом. Еще одна-две таких бескровных победы, как Рейнская область, как Австрия, и Германия повернет за Гитлером. Мы готовы к этому.
- На что же вы надеетесь?
- Кто же поверит, что народ, родивший Маркса и Энгельса, Либкнехта и Тельмана, безнадежен? Он может заболеть...
- Длительно и тяжело, - вставил Эгон.
- Но как бы ни была ужасна бездна, в которую Гитлер ввергнет Германию, кризис и выздоровление наступят!
Было уже поздно, когда Лемке собрался уходить. Перед тем как проститься, он спросил:
- Вы помните мою профессию, доктор?
- Бывало вы так часто повторяли мне, что ваша мечта - вернуться к фрезерному станку... Забыть это просто невозможно, - с добродушной усмешкой сказал Эгон.
- Нет, нет! - поспешно перебил его Лемке. - Я говорю о той профессии, которой обучила меня война.
- Когда-то вы были самым исправным шофером в Германии, - улыбнулся Эгон.
- И вы могли бы рекомендовать меня кому-нибудь?
- Охотно, но кому?
Лемке посмотрел в глаза Эгону.
- Мне хотелось бы работать у вашего отца.
- Вы не хуже меня знаете, какому просвечиванию подвергнется человек, желающий возить генерала фон Шверера.
- Я никогда не решился бы просить, если бы не был уверен в том, что не могу вас скомпрометировать. Я уже сказал вам: за кормой у Бодо Курца чисто, как у самого густопсового наци.
Эгон молча протянул Лемке руку.
Уходя, Лемке увидел экономку в прихожей. Она мирно спала на стуле.
- Заприте дверь, тетушка. И вот что... Я еще зайду кое о чем с вами потолковать. Но, - голос его сделался строгим, - смотрите, ни звука о том, что я был. Понятно?
Только когда сигара стала жечь губы, Эгон очнулся. Злобно швырнул окурок и налил себе вина. Выпил все, что осталось в бутылке. Эльза?! А это не может быть клеветой?.. Он не может, не хочет поверить! Нет, он не верит!.. Эльза! Какой бред!..
Он решил больше не думать об этом, но и сам не заметил, как через минуту мысли вернулись к тому же. Зачем Эльзе быть с ними? Она разумная девушка.
Эгон с треском отбросил крышку рояля и ударил по клавишам. Бурю листовского отчаяния сменил экстатический ритм равелевского "Болеро". Эгон любил его. Кто пляшет его теперь на окровавленных полях Андалузии, на руинах Мадрида? Не служит ли знойное пение флейт маршем для мавров, бредущих по выжженным плоскогорьям Кастилии? Эта музыка должна быть им понятна... Об африканских песках, о шаге караванов, о тенистой ласке оазисов поют флейты под мерный аккомпанемент барабана... За звоном струн рояля Эгон слышит оркестр. Пальцы ударяют все медленней. Танец становится маршем варваров... Мавры идут расстреливать Европу! Европа! Эльза!.. Эльза!..
