«Спасибо тебе, Сережа Бычков, за такую весточку. Подарок твой я непременно сохраню».
Лежавший в другом углу землянки сержант Муравьев (он остался за Николаева) приподнялся на локоть и попросил:
— Смирнов, погаси лампу. Никак не могу уснуть при свете.
Ванюша Смирнов — молодой солдат, в разведвзводе всего неделю. Не вылезая из-под шинели, придвинулся поближе к «сталинградке», вытянул сложенные лодочкой ладони и стал дуть. Пламя прилегло, но не погасло. Сержант снова приподнялся на локоть и так взглянул на солдата, что тот сразу выскочил из-под шинели и с ожесточением дунул. Лампа погасла. Некоторое время еще краснел обгоревший кончик фитиля и над ним струилась тоненькая лен точка дыма. Потом все исчезло. В темноте лишь слышалось сопение. И вдруг кто-то захрапел, да еще с таким захлебом, будто внутри у него вулкан начал клокотать.
— Опять Кологривов навзничь уснул, — проговорил, поднимаясь, сержант. — Никитин! — окликнул он лежавшего рядом с Кологривовым ефрейтора. Тот, ничего не говоря, ткнул соседа в бок. Сосед крякнул, молча повернулся и продолжал спать, но уже без храпа.
Проснулся Лавров раньше всех. Обулся и тихо вышел из землянки. В лицо пахнул настоянный на сосновой хвое прохладный воздух. Закрыв от удовольствия глаза, Вадим несколько раз вдохнул полной грудью. Из-за леса, со стороны переднего края, доносились пулеметные очереди, редкие тявканья пушек, глухие хлопки минометов. Обычная фронтовая жизнь.
Солнце еще не взошло. Белая росная дымка стелилась по густой траве, жалась к кустам, землянкам. А на верхушках высоченных сосен уже янтарем отсвечивали капельки дождя, прошумевшего ночью. Какие-то птички, не обращая внимания на близкое уханье, веселым и беззаботным щебетаньем приветствовали рождение нового дня. Мимо прошли два патрульных с автоматами на груди. Они о чем-то тихо разговаривали между собой.
— Не подкладывай больше, — донесся голос повара Хилько.
Это он, наверное, кому-то из своих помощников сказал. Вадим представил себе сердитое лицо этого добродушнейшего, высокого и тонкого, как жердь, человека с обвисшими шевченковскими усами. В боях под Нарвой осколком мины у него была разбита кисть левой руки. В госпитале его признали негодным к строевой службе. Но он все же добился направления в свой полк. Однако попал Игнат Хилько не в родную первую роту, как мечтал, а на кухню, и вскоре стал там старшим поваром. Окончательно с этой должностью Хилько смирился, когда увидел кинобоевик про Антошу Рыбкина. И даже песенку его частенько мурлыкал себе под нос:
