— Студент Топоров.
— Я.
— Отставить «слушаюсь».
— Есть.
— Студент Топоров.
— Я.
— Объявляю вам устный выговор за курение в строю.
— Служу Советскому Союзу!
В дальнейшем я, правда, приноровился, хотя и не совсем. И мне, и моему однокашнику Зайцеву (поступившему в университет после армии) удалось пройти курс обучения только потому, что он успевал за положенные секунды сперва разобрать, а потом и собрать два автомата — свой и мой, тогда как я успевал в положенное время аналогичным образом разобраться с письменными переводами из немецких военных журналов. Олег по-немецки не понимал и не говорил совсем, да и по-русски если не матерился, то лишь шипел и скалился. По окончании университета он завербовался офицером в ГДР и лет через пять наведался ко мне — уже майором и с орденом на груди. В Западной группе войск его признали лучшим переводчиком — впрочем, и по-русски он говорил теперь несколько свободней. После распития нескольких пол-литр (в чем, правда, приняла, как всегда, живое участие моя вторая жена) Олег объяснил мне главную цель визита:
— Вот, Витя, пишут про Сахарова и про Солженицына всякие мерзости. А я не знаю: верить или нет? Объясни, потому что тебе я верю.
Я объяснил. После его ухода жена долго плакала пьяными слезами и уверяла меня в том, что я не умею распознавать провокаторов. Но это я как раз умею. Олег был отличным парнем и, возможно, действительно стал неплохим военным переводчиком — просто стартовал он с нуля и развивался медленно, как и положено русскому человеку, который зато потом едет быстро. Правда, куда он приехал, я не знаю: больше я его уже не видел.
Один из моих однокашников на четвертом курсе женился на дочери академика Жирмунского. Я радостно объявил его «преодолевшим онанизм», что, в сущности, было чистой правдой. На свой лад пошутил и академик, объявив зятю — германофилу и меломану — на свадьбе: «Думаю, Леня, вам будет приятно кушать под музыку Вагнера».
Первый университетский донос поступил как раз на меня с этим зятем. Наша соученица Соня Рабинович — единственная еврейка на курсе (были, правда, Топоров и точно такой же Крылов — лет десять назад он откуда-то всплыл и сейчас переводит Фолкнера) — подала в деканат жалобу, оттуда ее перебросили в комитет комсомола, а уже «комсомольцы» показали героям. Текст гласил:
«Студент 2-й немецкой группы Аствацатуров говорит, что Томас Манн писатель лучше, чем Горький. А студент той же группы Топоров говорит, что „оба говно“».
