И действительно, Жан-Поль был в это утро хмур. Он сидел весь зажатый, раздраженный, и больше всего досталось от него официанту, который и так-то не являлся образцом сообразительности и ловкости. Джонатан полагал, что Жан-Поль старается подавить в себе сомнения в собственных силах, охватившие его теперь, когда момент начала восхождения неумолимо приближался.
Андерль, лицо которого расплылось в блаженной улыбке, пребывал в почти йоговском спокойствии. Взор его был направлен в никуда, а внимание — внутрь себя. Джонатан без труда определил, что он так настраивается на подъем, до которого оставалось всего восемнадцать часов.
Поэтому, поскольку другие пренебрегли своими светскими обязанностями, груз застольной беседы приняли на себя Джонатан и Анна. Внезапно Анна остановилась посреди фразы, неотрывно глядя на что-то у входа в столовую.
— Боже мой! — шепнула она, положив руку на руку Джонатана.
Он обернулся и увидел всемирно известный супружеский тандем, прибывший накануне и присоединившийся к айгерским пташкам. Они стояли у входа, медленно озираясь в поисках свободного столика в полупустой столовой, пока не убедились, что их присутствие замечено всеми заслуживающими внимания. Официант, угодливо трепеща, устремился к ним и провел их к столику рядом с альпинистами. Актер был наряжен в белую куртку а-ля Неру и носил четки, что никак не гармонировало с его опухшим, изрытым оспой, пожилым лицом. Волосы его были взбиты с точно рассчитанной парикмахером небрежностью. Жена была одета агрессивно-ярко, в широченные брюки с восточным узором и присборенную блузку. Брюки и блузка диссонировали по цвету самым вызывающим образом. Свободный покрой наряда весьма существенно скрадывал ее пухлость, тогда как глубокий вырез предназначался для того, чтобы обратить взоры на выпуклости значительно более приемлемого свойства. Между грудями болтался бриллиант совершенно вульгарного размера. Глаза у нее, однако, были еще прекрасны.
После того как женщина села, произведя целый каскад шуршащих звуков, мужчина подошел к столику Джонатана и наклонился, положив одну руку на плечо Андерля, а другую — на плечо Бена.
— Хочу пожелать вам, ребята, самой большой удачи во всем огромном белом свете, — сказал он с предельной искренностью, уделяя особое внимание музыке собственных согласных. — Во многом я вам завидую. — Его ясные голубые глаза подернулись какой-то невысказанной личной печалью. — Это то самое, что и я мог бы сделать… когда-то, — Затем отважная улыбка согнала печаль с лица. Он пожал плечи, на которых лежали его руки. — Ну что ж. Еще раз — удачи!
