Этикет призывает к деликатному общению, и не только с теми, кто недавно потерял близких. Несвоевременность — это всегда вторжение в личную жизнь, как в следующем примере.
«Эй! Дайан!» — рассказ Дайан
После того как я целый день общалась с неизлечимо больными и членами их семей, мои тело и душа остро нуждались в подпитке. Я несла поднос с едой в дальний уголок больничной столовой, когда меня окликнула женщина, бывшая участница нашей группы поддержки: «Эй! Дайан!» Я была рада слышать ее голос и повернулась, чтобы присоединиться к ней. Но она указала на женщин за своим столом и прокричала: «Я им говорила о смерти вашего отца и о том, как вы нашли в этом смысл. Присоединяйтесь к нам и расскажите им сами».
«О нет, не сейчас», — сказала я и ушла в тихий угол.
«Не хочу, чтобы меня спрашивали о моей утрате»
«Пусть моя история войдет в вашу книгу, — говорили нам многие друзья и родственники, — но я не хочу, чтобы меня спрашивали о моей утрате. Просто измените имя, пол, род занятий, место жительства, все, что потребуется, чтобы обеспечить анонимность». В каждом случае, если опущение деталей делало историю недостоверной или если рассказы казались слишком личными, чтобы мы их приводили, мы не включали их в книгу. Каждый человек имеет право на личную жизнь.
Психология горевания
Мы советуем скорбящим внимательнее относиться к выбору тех, с кем они общаются в течение нескольких недель после утраты, потому что большинство людей не понимают процесса горевания. Так, мало кто из сочувствующих осознает, что немедленно после утраты горюющий обычно нуждается в том, чтобы о нем позаботились и физически, и эмоционально. Больше всего ценится практическая поддержка, например предложение отвезти родственников в аэропорт или встретить их, привести в порядок газон, выгулять домашних животных или просто посидеть с горюющим. Однако, как показывает следующая история, даже те, у кого есть опыт заботы о скорбящих, могут не попасть в такт с процессом горевания.
«Больше никаких прощаний» — рассказ Дайан
«Это последняя смерть, с которой она столкнулась, — сказал мне духовник моей мамы вскоре после ее кончины. — Больше вам не придется с нею прощаться. Больше никаких прощаний, Дайан, потому что больше не будет разлук. Теперь она с вами навсегда». Его слова расстроили меня, потому что я хотела прощаться с нею снова и снова. Отъезжая от дома, я каждый раз видела, как мама машет мне из кухонного окна, и это очень много для меня значило. Я хотела, чтобы она была со мной на физическом уровне. Однако через несколько лет я вспомнила и оценила эту мысль. Замечание священника было верным, но несвоевременным. Если бы я услышала эти слова на более позднем этапе переживания утраты, я бы восприняла их лучше.
