Поезд оглушительно засвистел, и от этого свиста сотрясся весь вокзал. Механизмы черной махины начали оживать один за другим, тяжелые колеса завертелись, с натугой набирая обороты в неумолимом, сокрушительном движении.
Утомленная чужими взглядами, Женевьева прислонилась головой к оконному стеклу и мгновенно провалилась в сон – глубокий, без видений. Изредка она просыпалась, если вагон начинало сильнее трясти или когда паровоз разражался свистом на очередном полустанке, и понимала, что от усталости, сковавшей тело и разум, не может разомкнуть веки. Она пробуждалась, чувствовала, что поезд все еще пребывает в движении, и снова засыпала. Ей казалось, так можно проспать несколько дней подряд. В редкие секунды бодрствования перед глазами тотчас вставала картина: отец, лежащий на кухонном полу, – и Женевьева вспоминала, где она находится и почему. Хотелось громко позвать его, крикнуть во весь голос, но на это не было сил, оставалось только мысленно обращаться к нему, умолять продержаться еще чуть-чуть, дождаться ее, она скоро приедет.
Окончательно проснулась Женевьева уже на рассвете, в той же позе, привалившись головой к оконному стеклу, и открыла глаза – вдали, на фоне чистого неба с бледно-розовыми мазками облаков, на горизонте, будто гигантские валы, вздымались силуэты овернских гор. Над этим волнистым ландшафтом величественно возносился вулкан Дом – выше и осанистее прочих, король в этих владениях спящих вулканов.
Перестук колес еще звучал в ушах, когда Женевьева шла по Клермону, по улочкам родного городка, и тряска не отпустила тело, которое словно качалось в ритме, заданном всем путешествием на поезде. Над крышами с рыжеватой черепицей торчали башни-близнецы собора, как две грозные темные пики. В облике этого храма – черного скелета, резко вычерченного на безмятежной зелени гор, – было что-то неколебимо суровое и пугающее.
Женевьева свернула в узкий переулок и остановилась перед домом отца.
* * *
В доме тишина. Женевьева закрывает за собой дверь и делает пару шагов по гостиной.
– Папа!
Ставни здесь закрыты. Пахнет луковым супом. Она надеется найти отца в обитом зеленым бархатом кресле, с чашкой утреннего кофе в руках. Только бы не на полу в кухне, без сознания, а то и хуже. В этот момент ей отчаянно хочется, чтобы слова Эжени оказались обманом, жестоким розыгрышем, который умалишенная девица придумала с единственной целью – отправить сестру-распорядительницу подальше из Сальпетриер.
