Женевьева замедляет шаг:
– Сегодня не вяжете, Тереза?
– Решила дать пальцам отдохнуть – грею их на солнышке. Присядете?
– Нет, благодарю.
– Чудесно, что весна пришла. Скоро парк зазеленеет. Девчонки вроде повеселели немного.
– Это из-за того, что скоро бал. Приготовления их успокаивают.
– Верно, есть на что отвлечься. А у вас что стряслось?
– У меня?
– О чем вы так задумались?
– Ни о чем особенном, Тереза.
– А по виду не скажешь.
Женевьева, засунув руки в передние карманы платья, поворачивается к Терезе спиной – ей не хочется признавать, что пациентка права. Обе женщины смотрят на парк. Вдалеке, под арками больничных корпусов, видно, как время от времени проезжают фиакры, запряженные лошадьми, которые рысью пересекают парковые аллеи. Париж отсюда выглядит странным и далеким. Здесь, под защитой от суматохи, сомнений и опасностей большого города, кажется, что жизнь в таком тихом местечке почти сладка. Но вместе с тем стены Сальпетриер отделяют тех, кто в них заключен, от свобод и возможностей городской жизни, тут остро чувствуются ограничения и отсутствие будущего.
Тереза бросает хлебные крошки птицам, сбившимся в стайку у ее ног.
– Небось, ваши мысли занимает новенькая? Та брюнетка, которая умеет хорошо говорить?
– Она сейчас на обследовании.
– Вы ведь знаете, что эта барышня не сумасшедшая, верно? Уж я-то сумасшедших повидала, и вы тоже, Женевьева. Девочка здорова. Ума не приложу, почему отец притащил ее сюда, но, должно быть, она страшно его обидела.
– Как вы узнали про отца?
– Она сама мне вчера сказала.
– Что еще она сказала?
– Ничего такого. Но сдается мне, она много чего могла бы сказать.
Женевьева глубже засовывает руки в карманы. Утренняя сцена в смотровой и особенно лицо Эжени не идут у нее из памяти. А что она может сделать, в конце-то концов? Не в ее компетенции принимать решения, заслуживает пациентка госпитализации или нет. Женщин в Сальпетриер не привозят без причины, а ее работа состоит в том, чтобы следить за порядком в больничном отделении и служить посредницей между умалишенными и врачами. Ставить диагнозы и вступаться за кого бы то ни было из пациенток она не вправе. И с каких это пор она считает допустимыми подобные сомнения? Раньше все ее мысли о подопечных были связаны только с питанием и режимом, она заботилась лишь о том, как их вылечить – или хотя бы попытаться улучшить их самочувствие. Эта история с Эжени отнимает у нее слишком много сил. Нужно перестать о ней думать.
