— Месье… — издали улыбается владелец мастерской, распушая усы. В голове нескрываемое облегчение, будто даже и не верил, что приду. Уперевшись руками в костлявые коленки, он поднял себя с табуретки и заспешил навстречу, демонстрируя репортёрам и соседям наше знакомство.
Жму руку так, будто нас фотографируют, даже замираю машинально для позирования. И откуда только взялось…
— Арман Легран, «Фигаро» — энергически трясёт мне руку подскочивший немолодой костлявый тип с кошачьими усиками на физиономии, весьм бесцеремонно оттеснив Мишеля, — очень рад знакомству! Признаться, сложно было поверить, но я сказал себе — какого чорта, Арман! Этот молодой, но талантливый юноша успел показать себя человеком, не склонным к тривиальным решениям! И вот я здесь…
— Месье… — он чуточку умерил напор и перестал наконец трясти руку, пристально вглядываясь в глаза, — вы и правда хотите сделать кинетическую скульптуру прямо… вот так? Шарман!
— Верно, — перехватил я наконец инициативу, — и вы даже сможете поучаствовать в её создании.
— Гхм… Готфрид Беккер, «Берлинер тагеблат», — рука сухая, с характерными мозолями от эфеса, поводьев и гимнастической перекладины. Да и сам подтянутый немолодой пруссак производит приятное впечатление, а не выглядит воплощением всех пороков, как его французский рыбоглазый коллега.
Конечно, впечатление может быть и обманчивое, но кажется на первый взгляд, что Арман откуда-то из…
«— Третьего состава» — любезно откликнулось подсознание.
Весьма вероятно! Такой себе… французский аналог бутербродного репортёра, пишущего всё больше мелкие заметки.
— Аарон Франкель, «Гацефира[i]» — деловито представился молодой мужчина, в котором даже я не опознал представителя жидовского племени. Образцовый такой поляк или литвин, без пейсов и кипы, да и руки тоже вполне себе мозолистые, рабочие. Держится несколько напряжённо, будто ожидая подвоха.
— Докер? — спрашиваю, чуть задержав руку.
— В Гамбурге, почти пять лет, — и оттаивает немного, — так что вы говорили по поводу участия в проекте?
— Пройдёмте! — в мастерской, очищенной заранее от всякого хлама, раскатываю на верстаке чертежи, над которыми сразу все и склонились.
— Вот это?! — с непередаваемой интонацией воскликнул француз, — Прошу прощения… я не должен был…
— Я не обижен, — прерываю его излияния.
— Ничего сложного, — заявляет папаша Мишель, переглянувшись с внуками и в волнении накручивая усы, — Так вы говорите…
— Да, вы можете стать одним из соавторов, если заранее откажетесь от всяких прав на скульптуру и составные её части.
