Высокую оценку «Проверка на дорогах» получила и в рецензии, опубликованной в «Советском экране»: «Каждое из действующих лиц фильма несет и отстаивает свою правду, и к ней вовсе не может быть безразлично общее звучание картины, ее главный, корневой смысл. Да, именно так: враг один, и ненависть к нему у героев фильма, партизан, объединяюще беспредельна, и она только укрепляется день ото дня… Кадры с молчаливым многолюдьем на палубе, возникающим так неожиданно, заполняющим все пространство экрана, — это и настоящее кино, и конкретное напоминание о том, что малая видимая часть предмета не всегда дает о нем подлинное представление. Что ж, познание безостановочно, и познание великой войны — в том числе» (Руденко-Десятник, 1986).
Кинокритик Евгений Сурков (1915–1988) писал, что «Проверка на дорогах» — не ретроспекция. Прошлое в нем переживается, как все еще длящееся в нас настоящее. Оно жжет и мучает. И заставляет пристально вдумываться в некоторые нравственные уроки войны, до «Проверки» в военных фильмах если и исследовавшиеся, то редко. В «Проверке на дорогах» сплетены две темы. До некоторой степени автономные. Тема партизанского лагеря, увиденного не с временной дистанции и не по бытовому верхнему пласту, а как бы изнутри. И тема человека, по воле случая оказавшегося вынужденным надеть на себя немецкую солдатскую шинель. А теперь требующего, чтобы ему дали возможность, хотя бы и ценой собственной крови, смыть с себя эту позорную коросту. Без этого ему не только жизни — смерти, достойной человека, нет и никогда не будет. Коллизия — трагического наполнения и глубины. Со времен леоновского «Нашествия» в нашем искусстве не возникавшая» (Сурков, 1986).
Кинокритик Ирина Павлова утверждала, что «Проверка на дорогах» — «фильм, ставший в отечественном кинематографе началом, точкой отсчета для целого художественного направления, в момент своего выхода на экран воспринимался все равно как лента вершинная, как высшее достижение в рамках этого направления. А главное — фильм оставлял впечатление необычайной оригинальности; картины, прошедшие уже по его следам, выглядели куда более старыми, традиционными. режиссер не имел намерения давать кому бы то ни было «отпущение грехов». Но есть здесь и то, что пересказу практически не поддается. То, что надо непременно увидеть и внутренне пережить; то, что и берет за душу, будучи выражено с пронзительной искренностью, болью и любовью. С состраданием, так редко встречающимся сегодня на экране. Быть может, оттого и не состарилась старая лента, что вечны, нестареющи те чувства, которые двигали ее автором, те мучительные вопросы, которые задавал он каждому сидящему перед экраном, которые мы должны решать не потом, после фильма, а одновременно с его героями. Сию минуту, ибо вопросы эти — когда бы ни вставали они перед человеком, вчера ли, сегодня или завтра — не терпят отлагательства. Потому что цена отсрочек — человеческая судьба, человеческая честь, человеческая жизнь… В строгой хронологической выдержанности «Проверки» внезапным откровением прозвучала одна-единственная сцена — воспоминание о том, как партизаны не решились взорвать мост, под которым проходила баржа с военнопленными. Эпизод, никак не связанный с общим движением фабулы, даже как будто затормозивший это движение, воспринимается сегодня как нравственный камертон всего фильма» (Павлова, 1986).
