Я смотрю на Левку. На его крепкий, жилистый затылок. Он намертво вцепился в баранку, глаза его буравят каждый метр дороги. Он опять насвистывает себе под нос. Что-то однообразное и простое. Да кто же он, этот обладатель мощной холки, этих красивых черных перчаток, вцепившихся в кусок крокодила, натянутого на руль? Кто он?! Обладатель царственной Тамары, лучший разыгрывающий всех времен и народов, летящий с континента на континент, летящий по головам вперед, вперед. По головам Макарычевых, Петровых, Сидоровых, по их желудкам и сердцам! По их душам!
— Завтра же сфотографируйся и делай характеристику… Через неделю выездная комиссия, утверждение.
— Я еще не дал согласие, что поеду, — говорю я. И чувствую, как у меня дрожат руки. Этого еще не хватало! Я с удивлением смотрю на руки и повторяю громче: — Я еще не дал согласие…
Потом поднимаю глаза и смотрю по сторонам. И после на Левку. Оказывается, мы уже стоим на переезде. Шлагбаум закрыт. Мигает светофор. Мы ждем поезда. Левка выключает мотор, и «дворники» со скрипом мечутся по ветровому стеклу в поисках выхода. Левка положил обе руки на спинку переднего сиденья, повернулся ко мне и смотрит в упор, разглядывает. Я сижу, вжавшись в угол машины, молчу, смотрю в окно, на приближающийся издалека состав. Из-за лесопосадки виден черный дымок, вспыхивающий над корпусом тепловоза. Он тяжело тянет состав в гору. Молчим. Потом Левка говорит:
— Помнишь, какой ты положил мяч в финале?
— Помню… Ну и что? — спрашиваю я и смотрю, как медленно, словно задыхаясь, тепловоз приближается к нам.
— Когда всех удалили за фолы, мы играли втроем, и я тебе кинул на ход, почти от своего кольца. До сирены оставалось две секунды.
— Помню, — говорю я. — Ты слишком сильно кинул тот мяч. Я его достал с трудом.
— Я кинул нормально, вразрез между двумя игроками. Я рассчитал все правильно. Все растерялись.
— Все равно. Мяч летел слишком сильно… Но я его достал и положил. Двумя руками сверху. Из последних сил. Нет, Левка… Плохо ты кинул тогда.
— Ладно, — Левка жестко обрывает меня. — Допустим-предположим. — И смотрит на меня, потом добавляет: — А ты не изменился.
— М-х, — говорю теперь я.
Дождь льет и льет, состав медленно приближается. Уже слышен тяжелый, надрывный рев тепловоза.
— Длинный, послушай меня внимательно. — Левка трогает своей черной беспалой рукой мою. — Посмотри на меня, Длинный.
Я смотрю. Глаза у Левки чистые-чистые. Светлые глаза.
— Послушай, ну что ты за человек! Ты только попытайся понять, попробуй услышать, что я говорю! Ведь ты же не слышишь, черт бы тебя побрал! В той игре, в которую мы когда-то играли, все было понятно. Там были правила, ограничения, примечания, исключения. Там было все. И все было ясно! Нападающий — нападай, защитник — защищайся, тренер — руководи! Здесь, вот здесь, — Левка показывает вокруг себя, — в этой игре ничего не понятно, понимаешь, ни-че-го! Здесь нет ни правил, ни команд! Здесь каждый за себя, и ты либо вступаешь в игру, либо выкатываешься на скамейку запасных!
