Общая изба мгновенно взорвалась целой канонадой голосов. Все орали, перебивая друг друга, злясь, что их не слышно и тратя больше энергии и сил не на то чтобы донести до следователя какую-то информацию, а на то чтобы заткнуть соседа. Это до такой степени напоминало законотворческий процесс в Имперской Коллегии, что Фигаро испытал рассеянный приступ дежа вю.
Староста, однако, молчал, устало рассматривая потолок. Он, похоже, понимал: людям нужно поорать. Именно поорать — выплеснуть накопившееся напряжение, дать волю чувствам, потрясти кулаками.
Но в меру. Минут через пять, когда гомон, в котором следователь мог различить только слова «свадьба», «колдовство», «лиходейство» и «страх лесной», достиг своего апогея, Бровар снова легонько хлопнул ладонью по столешнице.
Жест этот, должно быть, имел некое особое влияние на жителей Топкой Пали, поскольку все разом заткнулись — точно кто-то выключил патефон. Бровар плеснул себе самогону, выпил, степенно закусил и негромко сказал:
— По одному. И не орать, а то непонятно ни хрена.
…Нет, перебивать друг дружку они не перестали, но ор превратился во вполне себе связное повествование, где рассказывали более-менее по очереди, а перебивали друг дружку лишь для того чтобы поправить или дополнить. Тем не менее, повествование о недавних событиях в деревне все равно заняло минут сорок, в течение которых Фигаро узнал следующее.
Через неделю, аккурат на Летнюю Полуденную, в Топкой Пали должно было произойти знаменательное событие: кузнецова дочка, великолепная Искра, должна была, наконец, выйти замуж. Искра была очень хороша собою, но нраву ветреного и необязательного, поэтому умудрилась к своим двадцати двум годам разбить сердца половины мужского населения деревни. В конце концов, регулярные мордобои и серенады исполняемые под его забором осточертели кузнецу (больше всего страдавшего именно от серенад, поелику деревенские охотники отличались зычными голосами и полным отсутствием слуха), поэтому он, в конце концов, дождавшись положенных «двадцати и еще двух» лет своей дочки немедленно сосватал ее сыну своего давнего друга-скорняка Бушли, молодому Петру Бушле. Выбор был тем более обоснованным, что молодой Бушля одной рукой гнул подковы и убивал быка ударом промеж глаз, так что вопрос с воздыхателями ветреницы-Искры решался автоматически.
Новоиспеченная невеста была довольна: Бушля был красавец, каких мало. Деревенские кумушки тоже украдкой возносили благодарственные мольбы предкам: им уже порядком надоело лечить внезапно приключавшиеся приступы страсти у своих благоверных мужей заговорами и кочергами. Доволен, понятное дело, был и сам кузнец, и все шло как нельзя лучше, если бы не далее как позавчера вечером не приключились в Топкой Пали события как столь же трагические сколь и мистические.
