Чем ближе к рынку, тем больше шуму, дыма и запахов. Связки бурой чурчхелы, сосульками свисающей с верёвок над прилавками торговцев, вездесущие мангалы и хозяйничающие рядом крикливые до неприличия шашлычники, бабули с покрытыми головами: кто в косынках, а кто — в платках; кто с домашней клубникой, а кто — с лесной земляникой. Есть даже те, что с земляникой полевой — мелкой, недозрелой и такой ароматной… Ксюша бродит меж рядов с овощами, выцепливая взглядом нужный продукт и нужные ценники. Торговаться она не умеет, а признаться в этом ей стыдно. Не торговаться на южном рынке — это как не разуваться в японских домах. Нонсенс. Моветон. Посмешище и оскорбление. Её план прост и почти безнадёжен: найти самую твёрдую свеклу по самой низкой цене и сказать Розе, что другой не было… Стыд один.
— Черешня бакинская, подходи, красавица! — чернобровый торгаш суёт миску с белобокими ягодами прямо ей под нос. Ксюша в испуге отринывает, неосторожно задевая локтем нагруженную тяжёлыми пакетами даму. «Ой, извините, пожалуйста». «Смотри, куда прёшь», — блеск золотых зубов ослепляет, а запах дешёвого табака отравляет. Ксюша инстинктивно хлопает себя по карману. В такой толчее того и гляди ощиплют, и останется она и без покупок, и без денег…
— А почём свеколка? — увидев бабушку с жалкими остатками на весах и не заметив ценника рядом, девушка возрадовалась.
— Всего двадцать штучек осталось, дочка, отдаю все за три сотни, не вешая.
Роза убьёт, если этого не хватит. Но три сотни — очень хорошая цена…
— Тебе я ничего не продам. — Твёрдый, ровный тон отвлекает девушку от размышлений о сделке века. — Иди, куда шёл. И не возвращайся.
Голос принадлежит торговке картофелем. У той целая «газелька», и хозяйка колдует над весами и гирями, сидя прямо на бортике открытого кузова. Женщина выглядит опрятно и… даже интеллигентно. Необычно для деревенской торговки картофелем. А её тон… Стальной, холодный. Здесь таким не разговаривают. Разве что в самых исключительных случаях.
— Точно-точно, вали. Тут люди честные, в Бога верят. Тут тебе не рады.
Голоса раздаются уже отовсюду, и, подстёгиваемая то ли любопытством, то ли неведомым инстинктом, Ксю просачивается через образовавшееся столпотворение, чтобы посмотреть. И обомлеть. Мужчина с чужеродно бледной кожей бредёт прочь от «картофельного» грузовичка, не опуская глаз, но и не глядя в глаза подгоняющим его возгласами. В его ладони зажаты деньги — несколько некрупных купюр. Толпа расступается, и он проходит сквозь неё, скрываясь от Ксюшиного взора за спинами незнакомцев.
