* * *
Ей снилась полянка, тускло освещаемая летними звёздами, высокие травы, приятно щекочущие голые ноги, влажные листья низеньких кустов, резвящиеся в воздухе светлячки. Неужели для того, чтобы вновь почувствовать, ей нужно было уснуть? Живые люди во сне летают, а мёртвые, оказывается, всего лишь чувствуют — и этого уже слишком много. Неужели, погружаясь в призрачный сон, призрак вновь обретает плоть? Посреди полянки, свернувшись клубком на лежбище из примятой сухой травы, отдыхала лиса. Залюбовавшись беспечным созданием, Мадина стала свидетельницей удивительного события: вдруг лиса подошла к ней, с интересом принюхалась, сперва даже чуть оскалилась, потом попятилась, поджав роскошный хвостик, наконец, будто поняв что угрозы нет, подошла ближе и ткнула носом в протянутую призрачную ладонь. Мадина не поверила, когда почувствовала: нос у лисицы влажный и холодный. Погладила зверюшку по шёрстке. Шерсть у лисы — жёсткая, густая — крепко воняла псиной. Она чувствовала её запах. Вцепившись пальцами в шкурку, она услышала довольное урчание почти уже приручённого зверя. Она могла слышать! Она обняла лисицу и сидела так, поджав под себя голые ноги, пока не ощутила, что замерзает. Вдруг лисица фыркнула, дёрнула лапой и… открыла глаза. Открыла глаза и Мадина. Она всё ещё лежала под корнями дерева, а лисицы нигде не было. Поднявшись, Мадина по памяти побрела искать звёздную поляну, с неудовольствием обнаружив, что ноги её траву больше не мяли и даже не чувствовали. Лиса носилась по поляне, спросонья не находя себе места. Вдруг, навострив уши лишь на одной ей слышимый шум, зверюшка бросилась через поляну, проскочив Мадину насквозь.
Так, в ночь после набега турок, Мадина поняла: она может спать. Она не видит снов, она сама — и есть видение. Другие могут видеть её во сне! От поляны до места, где она прилегла накануне, было с пару дюжин шагов. И посчитав, что лисица была далеко не единственной спящей зверюхой в лесу, но она была ближайшей к ней, Мадина поняла ещё одну важную вещь: так, используя сонные блуждания, она может выбирать, кому явиться в видениях. Жаль, что способность эта иначе чем для тешения себя памятью плоти, ни на что не годилась. Ведь на вёрсты вокруг людей больше не было, а уйти со своей земли женщина не могла — к ней она была приговорена.
1775 год, август.
* * *
Обычно Ксю если и доходит до пляжа, то по вечерам, когда плотные ряды шезлонгов и расстеленные вдоль линии прибоя коврики отдыхающих сменяются прохладой голого песка, а обгоревшие за день туристы оккупируют открытые кафе с дрянным и дорогущим пивом и громкой музыкой. Сегодня ноги сами принесли её сюда — в средоточие потных тел, разбавляемое криками резвящихся в мокром песке детей и запахом чурчхелы. Мысли об Артуре её не оставляют, заполняя собой всё её сознание, а шум и суета общественного пляжа как будто их заглушают, делая тревогу тише, а дыхание — спокойнее. На одинокой лавочке под раскидистым кустом давно отцветшей сирени почти не жарко, а в огромных тёмных очках почти не ярко. Ксюха гонит мысли о мерзких ночных сообщениях, пытаясь сосредоточиться на чём-то другом — не таком неприятном, но почти настолько же волнующем. Соседку она видела сегодня на завтраке. Из окошка раздачи: выйти в зал столовой как есть — в униформе, с зализанными под сетку волосами и с невысыхающей мыльной пеной на руках, она постеснялась. Ольга держалась в сторонке от других гостей, кушала мало и как-то очень лениво, и Ксю, наблюдая за ней, всё никак не могла понять: что это — простая манерность или отсутствие аппетита? Гостья смотрела в одну точку, а её глаза даже издали казались какими-то потухшими и чуть припухшими. Наверное, это из-за отсутствия косметики: с такими красотками всегда так — смой краску, и ничего не останется. Ксю хотела подловить соседку после завтрака, но сперва ей предстояло управиться с посудой и привести себя в божеский вид, а после той уже и след простыл. Номер оказался закрыт, и ни на терассе, ни во дворе гостьи не было. Хм… А оказывается, мысли о соседке действительно отгоняют размышления о Баграмяне!
