Сдохнуть в компании покалеченных каменных идолов на безвестной грязной проплешине. Зрелище на которое надо продавать билеты. От зрителей не будет отбоя…
— Это правда, — хрипит над ухом Гуно Весельчак. Я кошу головой, стараясь отодвинуться от распухшей порезанной рожи. Громила, вывалившийся из-за каменной спины Семаргла подползает ближе, влача за собой обрубки ног и перетертый канат, впившийся в шею, как ошейник. — На твои корчи я погляжу с удовольствием, Грай. Надо было убить тебя уже давно, а я не захотел. Теперь поплатился. Теперь все поплатятся. Думаешь приятно когда тебя вешают? Скажу по секрету — почти так же как если бы твой рот разрезали грязным столовым ножом.
Мертвец продолжает бормотать, что-то об изуродовавших его лицо неблагодарных людишках, наползая сбоку. Но мое внимание уже привлекает алебастровый отсвет за каменными спинами.
— Ты меня подставил, — жалуется Тольяр, одетый как полагается Дракону Триградья. — Пытался управлять, окружил предателями. Но сейчас я освободился, пускай и благодаря нелепой случайности.
Зажатый в кулаке поблескивает нечеловеческий глаз парня. О Тьма, да что же это за парад уродов такой! Мой предсмертный бред отличается странной избирательностью — выбирает не злейших врагов. И не верных союзников. А тех на кого мне априори плевать. В кругу тех на кого я плюю довольно давно.
— Доверившиеся тебе не переживут эту зиму, — смеется Тольяр, присаживаясь на корточки. — Их всех сожрет огненная пурга. Обглодает вьюга сабель и топоров. Мир умрет, потому что ты выжил. И добыл свой проклятый дар из рук Губительницы.
— У тебя полно врагов, которые камня на камне не оставят от Триградья. За тобой и только за тобой ведут охоту все чудовища этого мира, — вторит одноглазому Гуно.
Если эти двое порождение моей воспаленной фантазии… представляю какое чудовищное у меня чувство собственной значимости. В самом деле не может же один небольшой Темный Властелин быть предметом вожделенной охоты всех чудовищ мира. Сия мысль волновала меня меньше мгновения.
Гуно смрадно дышал в лицо и от этого зловония хотелось поскорее потерять сознания. Тем более, что я слышал, чувствовал как идут уже через заграждения к месту моей гибели другие зануды. Я уже слышал раскатистый бас Эйстерлина и покашливание Лиса. Даже сейчас, на пороге смерти я не чувствовал никакой торжественности момента или раскаянья. Только злость на такой конец и желание продолжить борьбу.
Это желание с каждым мигом росло в моем угасающем сознании, грозя в случае потери мною жизни обрести собственную волю.
