А слышали их в пустом лесу прекрасно… лежавшие неподалеку в маскхалатах Михневич и выживший молодой солдатик, которого спас великий их Самуил, напряженно вслушивались в лающую речь. Наконец, хорошо выпившие и разомлевшие немцы начали грузиться в машину, оставив после себя приличный бардак и выделив малую толику мяса Лешему, поехали восвояси.
— Ух, — выдохнул Леш поднявшимся из снега ребятам, — как же мечтаю я вот этими руками шеи посворачивать… завоевателям!
— Успеется, Лавр Ефимович, ещё успеется. Я, похоже, дождался, нужный нам немец скоро появится.
— А теперь бегом, чтобы кровь разогнать, там баньку поди крестник Стешкин приготовил.
— Мало кто знал, что у Леша была запасная «лежка», основательно сделанная и тщательно замаскированная. Вот там-то и выхаживал он своих раненых, там же имелась и банька, замаскированная большой кучей валежника. Мужики припустили бегом, а Леш, бурча и плюясь, наводил порядок на истоптанной поляне, не опасаясь, что кто-то увидит следы его ребятишек, немцы знатно натоптали, да и небушко хмурилось, обещая знатный и затяжной снегопад.
И снегопад не подвел — снег валил и валил, и, казалось, все погребено под этим большим слоем снега. И нет никакой войны, одна безмолвная белая пустыня вокруг. Немцам же снегопад прибавил головной боли, машины вязли в снегу, расчищенные колеи через час засыпало вновь, и многие машины, занесенные по стекла кабин, едва торчали из снега. Немцы набивались в дома, даже в ветхой избушке Гущевской бабульки остановились немцы. Два пожилых и один совсем юный ввалились с громким топотом, молодой начал было орать и замахнулся на бабку, но тут же умолк, получив затрещину от пожилого. — Гроссмутти, нихт боятс, дойче зольдатн нихт ершиссен.
— А я, милок, уже давно свой век отжила. От ня знаю чаго небо коптить ешчё приходится! — бабка нисколько не испугалась хрицев.
А хрицы удивили: послали куда-то молодого, и через час он, весь занесенный снегом, притащил охапку прутьев и кольев. Затопили печку, самый старший начал колдовать над варевом. Бабулька, чтоб не мешать, потихоньку, держась рукой за печку, ушла в закуток, старший опять дал подзатыльник молодому, сказав при этом на немецком:
— Эта старая бабушка большую трудную жизнь прожила, а ты, негодник, на неё замахиваешься. Она мне мою бабушку напомнила. Старость надо уважать!
Приготовив варево, налил в щербатую миску супу до краев и отнес гроссмутти:
— Битте, ессен!
— Стукнула дверь, и в избушку ввалился пацан с небольшой связкой сучков, увидев немцев — замер. — Унук мой это, ня трогайте!
