А Мишка придремнул возле своих гостенечков, да крепко. Но услышала голос Мороза Настена, осторожно сняла с себя зайчаток и волчаток, едва-едва пролезла меж лап спящего медведя.
Вот так, растрепанная, разрумянившаяся от сна она и предстала перед приготовившимся сказать погромче, чтобы весь лес услышал, Морзом.
— Чего вы так шумите?? Там все спят после тяжелой, морозной ночи!
И впервые, наверное, растерялся Мороз, стоял и удивленно смотрел на мелкую пигалицу, которая, не убоявшись его, попросила:
— Потише, пусть они поспят, мишка утомился больше всех!!
Из кармана враз появились заячьи ушки: — Скажи-ка человеческая душа, не встречались ли тебе зайчатки, два?
Встревоженно шевельнулся и серый, большой волк, Настена улыбнулась:
— Встречались, все спят в берлоге у Топтыгина, ещё и сорока, едва не замерзшая, с ними.
Волк кашлянул:
— Благодарю тебя, дева человеческая, за детишек моих, я уже думал…
— Знаю, серенький, батюшка-месяц сказал про твою беду, но малыши в тепле, спят вместе с зайчатками, прижавшись друг к другу.
И звонко так рассмеялась, увидев замершего, удивленно смотрящего на неё Мороза.
— Ой, Мороз Морозович, а ты совсем и не страшный!
Как-то неприятно стало Морозу, что навеличивает его дева юная Морозовичем, вроде он старый, глубокий старикан, но промолчал пока что. Выскочили тут из берлоги ребятишки заячьи и волчьи, стали скакать возле своих родителей, радоваться, да охая, выползла стреконтунья и заругалась на Мороза.
— Ты, Морозушка, аль с ума спятил, эдакую морозяку устроил на Новый-то год, когда все суетятся-радуются?
— Прости, Стрекотунья, не хотел я, так вышло — видишь, исправляю хожу содеянное.
— Исправляет он, — хмыкнула сорока, которую Мороз взял на руки и осторожно поглаживал.
— Прости, зарёкся я с Февралем на посиделках бывать, не заманит он меня более никакими посулами! Все слышали?
— Да!
— Морозово слово крепкое!
— Ага, как и морозяка твой! — все еще серчала сорока.
— Не ругайся, пошли-ка лучше елочку-красавицу нарядим, всем лесным жителям на радость.
— Топтыгин? — загудел было Мороз, но остановила его рев маленькая ручка в плохонькой рукавичке.
— Не буди ты его, Мороз Морозович, утомился он, ночью дорожку к берлоге пробивая, снег-то глубокий, да рыхлый, пусть поспит, а к вечеру и разбудим его, сказывал он, бессоницею замучился, пока вот и поспит.
— Ишь ты, добрая ты дева, как звать-то тебя?
— Настёна я, купца Ставра дочь.
— Ставра? Того самого, что у меня неделю в гостях провел, будучи проездом через наш лес?
