Иркутск, расположенный на правом берегу Ангары, – красивый старый сибирский город. Первым, что притягивает глаз, является возвышающаяся над городом православная церковь и здание кадетской школы, которое не уступает ей благодаря своим выдающимся архитектурным достоинствам. В город ведет причудливый низкий деревянный мост, перекинутый через быструю речку. Когда мы приехали туда, потрепанные остатки местного общества хмуро приходили в себя после нескольких месяцев большевиц-кой анархии. Целые улицы превратились в почерневшие руины, а торговля, которая совершенно замерла, только начинала проявлять первые признаки возвращения к жизни. Расправляя свои щупальца, она брала на себя обеспечение хрупкой и не лишенной опасности жизни. 25-й батальон Миддлсекского полка был единственной британской частью в стране, удивительным образом растянувшейся по ее территории и пронесшей свой флаг на расстояние 5 тысяч миль. Несмотря на свой скромный ранг, он нес беззащитным людям уверенность и надежду, несопоставимую с его реальной силой и возможностями.
Публичный банкет (первый со времени революции) был дан якобы для встречи председателя Сибирского Совета, социалиста-революционера Вологодского, но на самом деле, чтобы поприветствовать первый британский полк, когда-либо входивший и воевавший в Сибири. Это была прекрасная возможность и первое реальное свидетельство национального возрождения, которое я видел. Но даже оно носило подчеркнуто сепаратистский и, как следствие, прояпонский характер прославления Сибири и ее заслуг, полностью игнорируя усилия русских, проживающих в других частях империи. Казачий атаман Иванов-Ринов произнес панегирик в честь Сибири, а президент и министр иностранных дел – высокий молодой человек со слезами на глазах – присоединились к общему хору. Они, несомненно, были очень довольны собой и откровенно наслаждались этим, пусть и частичным, возвращением старых порядков. Полковник Франк переводил мне все, что говорилось, так что я получил ясное представление об атмосфере этого уникального собрания. Тост в честь их союзника – Великобритании – заставил меня встать. Оркестр сыграл «Правь, Британия!», как замену «Боже, храни короля!», по той простой причине, что большую часть собравшихся составляли социалисты-революционеры, и музыканты не смели играть роялистский гимн, пока не прощупают настроение своей аудитории. Для меня это стало сигналом. Я посмеялся над их страхами и сообщил, что наш гимн, свидетельствующий о единстве нашей нации, в любом случае будет исполнен моим оркестром на завтрашней церемонии, и все большевики России не в силах этому воспрепятствовать. Затем я перешел к флагу – еще одному великому символу национального единения. Я привлек их внимание к полному отсутствию русских флагов на всем протяжении от Владивостока до Иркутска и спросил: «Действительно ли эта земля, проезжая по которой иностранец не понимает, в какой стране он находится, – та самая, когда-то великая Россия?» Я сказал, что, даже если бы у нас произошло двадцать революций, я не могу себе представить, чтобы англичанин стыдился своего флага или боялся называться англичанином. Конец моих слов потонул в громкой овации, и я подумал, что оркестр больше никогда не будет играть ничего, кроме национального гимна, который он будет повторять снова и снова.
