Мы с капитаном Стефаном (позже майором) из чешской армии знали каждую дорогу и тропинку от Шмаковки до Свиягино и были уверены, что при должном внимании все силы противника на уссурийском фронте были бы разбиты и взяты в плен. Японцы никогда не стали бы консультироваться или информировать кого-то из своих союзников о каком-либо передвижении, пока оно не было предпринято. Их обращение с чешскими командирами граничило с невежливостью, в вагоны английских офицеров постоянно вторгались японские рядовые с наглыми вопросами о том, что мы делаем в Сибири и когда намерены возвращаться домой. Но наибольшее презрение они проявляли по отношению к русским людям. Этих несчастных они сбрасывали с железнодорожных платформ прикладами своих винтовок, не глядя, кто перед ними, мужчина или женщина, как будто имели дело с завоеванным племенем готтентотов. Я не понимал такого поведения со стороны наших восточных союзников и считал его лишь безответственным издевательством немногих отдельных солдат и офицеров. Позднее я обнаружил, что общая политика японской армии состоит в том, чтобы обращаться со всеми свысока. Эту варварскую науку они освоили в совершенстве.
Я приведу два примера, не самых выдающихся и не единичных, но о которых, без сомнения, останется официальная запись. Я стоял на платформе в Никольске, ожидая поезда. На станции собралась толпа русских, а рядом стоял японский караульный. Совершенно неожиданно этот человек бросился вперед и прикладом винтовки ударил русского офицера по спине. Удар был такой силы, что сбил офицера с ног, и от боли тот несколько минут катался по земле, в то время как японец, ухмыляясь, держал свой штык на караул. Несмотря на то что рядом стояло много людей, ни у одного русского не хватило мужества выстрелить в него, а я, не желая вмешиваться, ничего не предпринимал и только наблюдал за развитием событий. Минут через десять японский караульный повторил представление, но на этот раз жертвой стала хорошо одетая русская дама. Русские были так запуганы, что даже ее друзья побоялись помочь ей. Я вышел вперед, чтобы предложить помощь. Японец встал передо мной, однако, увидев мой револьвер, поднял штык, но продолжал посмеиваться, как будто удачно пошутил. Ситуация привлекла внимание нескольких английских солдат, и японец понял, что дело принимает серьезный оборот. Я проследовал в японскую штаб-квартиру, располагавшуюся в соседнем вагоне, и сообщил о происшествии. Офицер, казалось, был изумлен, что я вступился на стороне обычных русских, которые, насколько ему известно, все большевики, и спросил, не причинил ли караульный вреда мне. Я ответил, что первый же японец, который в моем присутствии прикоснется к английскому офицеру или солдату, будет убит. Это, видимо, удивило японского офицера, который указал, что японцы находятся в Сибири в качестве оккупантов и вольны делать все, что им нравится. Мне пришлось объяснить ему, что японцы действуют в союзе с другими державами, включая Россию, что мы находимся здесь как друзья русского народа, а не как завоеватели. Он этого не знал или не мог понять. Я закончил разговор, предупредив, что, если он не прикажет своим караульным прекратить вести себя как дикари, их военная карьера на этом закончится. Позже я слышал, что эта беседа принесла пользу, хотя в случае с японскими войсками привело всего лишь к некоторому смягчению их поведения в отношении беззащитных русских.
